Гильдебрандт-Арбенина Николаевна - «Девочка, катящая серсо...»

Статьи в «Аполлоне» очень светские, в них есть что-то английское — они мне всегда нравились и казались абсолютом оценок! Даже лучше, тоже прелестных, критик Кузмина.

А кто бы готовил?

Если бы я пела, я на сцене предпочла бы роль Дездемоны Джульетте. В ее любви к Мавру есть какой-то бред. Джульетта более обыкновенная девочка. Но неужели он хотел быть глупым красавцем, в которого влюбляется умная красавица?

К чему я особенно ревновала, это к стихам к Т. В. Адамович:

[Цитата из стихотворения Н. Гумилёва «Канцоны» (2) в книге «Колчан» (Пг., 1916).]

У меня в детстве были самые похожие вкусы с Кузминым — Эбере (у него «Император», у меня «Уарда»[ «Уарда» (1877), «Император» (1881) — романы Г. М. Эберса.]), Античность, Ренессанс (15-й в.). У Юры — Шерлок Холмс и Америка. Кино американское с приключениями (актриса Грэс Дармонд).

М. В. Ватсон — подруга и, кажется, невеста Надсона. Это была старая, полненькая дама.

Гумилёв как-то поспорил с кем-то, кто (может быть, относительно пайков или другой «реальности») поставил на более видное место, как писателя, кого-то. Он же сказал, что переводчик «Дон Кихота» стоит больше, чем очередной писатель из современной жизни.

Мария Валентиновна «отплатила» (об этом споре о ней она не знала) — уже после расстрела Гумилёва, набросившись с гневом на К. Чуковского: «Это вы, это вы его погубили!» (верно, были плохие слухи о Чуковском).

Сестра М. Долинова.

Мой красавец Леонид — даже во сне он являлся мне Ангелом с темными крыльями, будто ограждая от бед. Он очень хорошо относился к Юре, и это отношение склоняло меня в пользу Юры. Но сам Юра (как пострадавший) не так уж любил Лёву, ведь его могли расстрелять «через десятого» в тюрьме. Говорил: «Шарлотта Кордэ». Великий князь Николай Михайлович восхищался мужеством и геройством Лёвы. Говорила мне Loulou, сестра Лёвы. Они все сидели в тюрьме. Но в 20-м г. были уже дома. Лёва и его отец были очень красивые, Сергей (брат) — средне, но мать и Loulou красотой не отличались. Это трагический дом (где люди говорили весело и меня все любили).

Полное имя — Елизавета.

И. Одоевцева была всегда со мной очень любезна, он с ней — «никакой».

Стихи «У цыган» [Стихотворение Н. Гумилёва «У цыган» вошло в книгу «Огненный столп» (Пг., 1921).] одни из первых в ту зиму, — начало 20-го г.

Я никогда не «пускала» Гумилёва к себе домой. Также в театр, за кулисы, он ко мне не приходил. Я как-то отмежевалась душой от театра и видела в нем «формальную» службу.

Конечно, не все всегда было так тихо и мирно. Изредка я чего-то хотела и требовала (пустяков), и лицо у него хмурилось. Но всегда «расхмуривалось» (милый!), а я никогда не спускала (мерзавка).

Я думаю, ему чуть ли не «экзотикой» казалась моя правдивость. Женщины всегда любят носить маску. Я бы «сумела», конечно, наговорить все, что угодно, но мне это было скучно! Я говорила и то, что не в «моем» стиле.

Я думаю, надо было «уберечь» от очень опасного Дон Жуана — интересного, хотя рябого, Тихонова.

Весной 20-го г. Гумилёв познакомил меня с Кузминым и Юрой. — На Спасской площади (еще зимний вид города). Потом Юра рассказал (или дал прочитать в дневнике): «Как странно, мне стала нравиться жена Гумилёва. Мне она раньше никогда не нравилась». Страннее всего, что такой приметчивый Кузмин не заметил разницы между мной и Аней.

Я не была тщеславна за себя — никогда! Но у меня было желание, чтоб мой избранник был «во главе».

Позже, уже после смерти и Блока, и Гумилёва, я в дневнике Блока прочла несколько грустную фразу Блока об этом событии! [См.: Блок А. Записные книжки. М., 1965. С. 504.] Увы! и спустя годы, у меня было немного злорадное чувство… Гумилёв не был способен по характеру — на интриги… но… мне это было скорее приятно. (Безобразно, конечно, веселиться из-за грусти Блока. Но Гумилёв был «свое».)

В мемуарах Милашевского [Имеются в виду неопубликованные воспоминания Милашевского «Один год моей жизни».] рассказ, как Кузмин странно прыгал перед Блоком! Правда, какое-то странное движение у Кузмина было (я заметила — Милашевского я тогда не знала). Я подумала, что он очень растроган речью Блока или что-то по другому поводу, но вывод Милашевского — «Пушкин и Жуковский» — не имел никакого смысла. Кузмин признавал Блока, но не любил, а тем более не превозносил.