Дмитрий Лихачев - Поэзия садов

К. П. Беггров. Вид дворца Петра I в Летнем саду в Санкт-Петербурге. Литография по рисунку В. С. Садовникова. 1830-е

Уже в первом Екатерининском дворце, построенном Браунштейном, было 24 «светлых двери» («porte-fenętres»), благодаря которым (как и в Монплезире в Петергофе) дворец и сад составляли как бы одно целое, служили продолжениями одного другим. Это та же система соединения дворца с садом, которая была и в Монплезире и которая характерна для голландского барокко.

Краткая, но достаточно четкая картина первого сада в Царском Селе дана А. Н. Бенуа: «Царскосельский дворец был окружен садом, устроенным одновременно с постройкой первого каменного дворца под наблюдением садовников Яна Розина и Ягана-Каспара Фохта. Сад был расположен в голландском вкусе, т. е. с многочисленными цветниками, с прямолинейными дорожками и каналами, частью уступами, но довольно тесный, без широких перспектив, без объединяющей декоративной мысли итальянского и французского типа. До сих пор Царскосельский сад сохраняет в значительной степени эту первоначальную, несколько мелкую планировку» [209].

Тот же стиль голландского барокко имел и петровский Нижний сад в Петергофе.

Характерны для садов барокко были и узкие аллеи, идущие по центру сада и вовсе не предназначенные для раскрытия видов на дворец. Узкие аллеи должны были создавать необходимую для стиля барокко «недоговоренность», таинственность, неясность. Барочные, как и готические, здания «скрываются» в окружающей застройке или в окружении деревьев.

Голландское барокко позволяло эстетически соединять сад с водяными подъездами к дому, «гаванцами», каналами и пристанями. Этот аспект петровского стиля в садах резко отличал петровские сады от предшествующих русских садов XVII в., хотя в России XVI и XVII вв. важной особенностью садов являлись пруды, где разводилась рыба не только для «утилитарного использования», но и по соображениям эстетического порядка: для создания эффекта полноты, изобилия и щедрости [210].

Любимая эстетическая идея Петра – соединять дворец и сад с ближайшими водными пространствами (в Летнем саду, Петергофе, Стрельне, Ораниенбауме) выполнялась по голландскому барочному принципу, а не в духе французского классицизма – с помощью узкой перспективы – канала или аллеи, обсаженной деревьями.

Различия в стиле Петергофа и Версаля были ясны уже в XVIII в. Т. Б. Дубяго цитирует следующий «разговор швейцарца с россиянином» из труда И. И. Голикова: «Петергоф изрядным местоположением своим походит на Версалию, как Петр Великий может быть сравнен с Людовиком XIV. Один все имел от природы, а другой только прославлен ласкательством французских авторов. Петр Великий не имел пустого честолюбия, чтобы преодолеть натуру, но пользовался оною. Людовик же XIV, никогда о том не радея, сокровища свои жертвовал мнимой славе… Тот был бы пристрастен и несправедлив, кто бы разности не сделал между сими двумя государями» [211].

Действительно, Версаль посвящен прославлению «короля-солнца» – Людовика XIV, а Петергоф – русским победам на Балтийском море. Версальский сад обращен к дворцу, Петергофский – к морю. И эту обращенность к морю как бы с тыла «поддерживает» дворец. Но различие состоит не только в этом – Версальский сад принадлежит стилю французского классицизма, Петергоф же – барокко, и его фонтанный каскад и фонтанная аллея [212]ближе всего стоит не к Версальской фонтанной системе, а к барочному фонтанному ансамблю итальянской виллы д’Эсте в Тиволи, воздвигавшемуся Пирро Лигорио в течение 23 лет (1550–1573).

В Петергофе до Великой Отечественной войны, пока густые темные ели еще не были вырублены и заменены «голубыми елками», совершенно не идущими Петергофу, грандиозный фонтан «Самсон», проглядывавший с Большого канала, был развернутой и увеличенной идеей виллы д’Эсте в Тиволи, которую так превосходно написал Фрагонар и рисовала А. Остроумова-Лебедева.

Прекрасную характеристику Петергофского сада в отличиях его от Версаля оставил нам проведший в Петергофе свое детство и юность А. Н. Бенуа.

Петергоф. Вид на Большой каскад с Морского канала. Архитекторы И. Браунштейн, Ж. – Б. Леблон, Н. Микетти, М. Г. Земцов. 1715–1724

В «Моих воспоминаниях» Бенуа пишет: «Петергоф принято сравнивать с Версалем. „Петергоф – русский Версаль“, „Петр пожелал у себя устроить подобие Версаля“ – эти фразы слышишь постоянно. Но если действительно Петр был в 1717 г. поражен резиденцией французского короля, если в память этого он и назвал один из павильонов в Петергофе Марли, если и другое петергофское название – Монплезир – можно принять за свидетельство его „французских симпатий“, если встречаем как раз в Петергофе имена трех художников, выписанных царем из Франции (архитектора Леблона, живописца Пильмана и скульптора Пино), – то все же в целом Петергоф никак не напоминает Францию и тем менее Версаль. То, что служит главным художественным украшением Петергофа, – фонтаны, отражает общее всей Европе увлечение садовыми затеями, однако ни в своем расположении, ни в самом своем характере эти водяные потехи не похожи на версальские. Скорее, в них чувствуются влияния немецкие, итальянские, скандинавские, но и эти влияния сильно переработаны согласно личному вкусу Петра и других русских царей, уделявших немало внимания Петергофу» [213].