Анна Никольская: Папатека

И вот он – результат. В конце третьего урока, прямо перед обедом, я сдался.

Я всё ему рассказал. И про то, как из дома ушёл, и про папатеку, и про саркофаги в форме ульев с вертолётами. Даже про Будь-Благодарен-Бенджамина всё ему выложил, хотя про него рассказывать было неприятней всего. Я когда про него рассказывал, во рту ощущал какой-то железный вкус. Вот когда зимой приклеишься к качелям губой – точно такой же. К тому же я жутко проголодался, и мы пошли в столовую. Румяная мама Перекусихина положила нам котлет с макаронами (мне одну, ему – четыре), и мы уселись за дальний столик.

– Значит, говоришь, Будь-Благороден-Бенджамин сам тебе это предложил?

– Будь-Благодарен, – поправил Перекусихина я. – Да, сам.

– Хм… Интересно, почему? Ну почему он тебе это предложил, а?

– Откуда мне знать? – Я пожал плечами. Про ссору с папой и про то, что я ему сгоряча наговорил, я решил Перекусихину не рассказывать.

– Чего-то ты недоговариваешь… – Он задумчиво жевал котлету. – Такого не бывает, чтобы раз – и нового папаню тебе дарят. За просто так.

– И вовсе не за просто так! – возмутился я. – Если хочешь знать, я своего собственного папу в папатеку сдал, чтобы этого Павлинова заполучить. За просто так, как же.

– Оу! – сказал Перекусихин. – Что, прямо взял и сдал?

– Поругались мы с ним крепко, вот я сгоряча и…

– Да? А из-за чего поругались? – Перекусихин потянулся к своему рюкзаку. Кажется, за блокнотом с карандашом. Или за диктофоном.

Тут я понял, что он меня раскусил. Как спелый орех! Перехитрил меня хитрый Перекусихин! Вот я растяпа.

– Всё, Бредик. – Я встал из-за столика, не доев от расстройства котлету (Бредиком Перекусихина назвала мама – в честь Бреда Питта). – Концерт окончен. Я надеюсь, что ты, как истинный джентльмен, в стенгазете про меня не напишешь. Ты же понимаешь, что эта информация сугубо конфиденциальная.

– Какая?

– Ну, всё должно остаться между нами. Понимаешь, Бредик, господин Бенджамин – человек непредсказуемый. Другими словами, он лютый зверь. Если узнает, что ты в курсе, месть его будет страшна. Я же договор о неразглашении тайны подписывал, так что… Ты меня понял, дорогой? – по-отечески спросил я.

– Понял, – быстро кивнул Перекусихин и громко сглотнул слюну. – Я, Половина, могила.

– Вот и отлично. – Я слегка потрепал его за плечо и пошёл на выход.

До урока оставалось шесть минут, а мне ещё надо было придумать, как избавиться от Павлинова.

Но от него не так просто было избавиться. Когда я вышел из школы (кое-как отвязавшись от Перекусихина), Павлинов уже поджидал меня у ворот.

– Сюрприиииз! – пропел он, наскоро целуя воздух вокруг моих щёк. – Ну, как прошёл день? – И, не дав мне ответить, затараторил: – А у меня восхитительно! С утра были съёмки – у самого Гадюкина, представляешь? Он гений, натуральный бог во плоти!

Я не представлял.

– Потом бассейн, тренажёрный зал – поработал над мышцами пресса, затем лёгкий ланч в любимом заведении, ха-ха-ха, встретились с Кошкиной, представь себе на минутку, у неё новый нос!

– Как это?

– И губы! Это же просто смешно! В её-то годы! Кошкиной давно на пенсию пора! Затем снова съёмки, съёмки, съёмки. Да, я востребован, как никто, к чему скрывать? Но некоторым, заметь, это не по нраву! Угрюмые, мрачные личности! – Он яростно пригрозил кому-то кулачком.

– Кто? Гадюкин или Кошкина?

– Запомни, Витя, своих близких друзей я ни с кем не обсуждаю. Даже с тобой! – поджал губы мой новый папа. – Да будет тебе известно, сын, скоро я буду на обложке «Фог»! И заметь, не в мае, не в июле и не после дождичка в четверг, а в декабре! Я буду первой мужской моделью, которая удостоилась подобной чести! Ну и вот, о чём это я. Да, ты поел? Ах, неважно, неважно! Сегодня мы будем ужинать у французов! Но никаких лягушачьих лап! Да что же ты, пошевеливайся – не то мы смертельно опоздаем!

– А куда мы идём? – Мы свернули в какой-то переулок, совсем не туда, где стоял наш дом.

– Это сюрприиииз! – опять протянул Павлинов. – Ой, ладно, сейчас всё расскажу, а то меня просто распирает! Мы идём в салон!

– Куда? – Я сначала не понял.

– Господи, ну в сало-о-он! Будем тебя стричь и вообще облагораживать. А то ты как будто не мой сын, Витя! – Он укоризненно покачал головой.