Анна Никольская: Порожек

За столом сидит девочка в оранжевых тапочках и ковыряет ложкой манную кашу.

«Вот неблагодарная!» — думает девочкина мама и беззвучно растягивает рот.

Она сосредоточенно глядит в круглое зеркальце и красит губы. Тем временем девочка берёт пробу фунта на поверхности Луны. Давно остывший фунт прилип к ложке, и гравитация на него не действует, как и на Луне.

— С эдой баловаться — стыд и грэх, — бросает мама, дорисовывая растянутую в «Э» губу.

— Дети — цветы жизни. Они не грешат, — говорю я (девочка — это именно я) и пробуравливаю в Луне кратер. Ложка глухо утыкается в дно, и кратер получается гораздо мельче, чем я задумывала.

— Мишук, повлияй, — говорит мама, целуя меня в макушку.

Пахнет от неё «Арабикой» и духами, которые подарил папа на Восьмое марта. Мама говорит, что у папы никакого воображения, поэтому коробок с духами у нас дома целый комод. Когда никого нет, я достаю их и строю Пизанскую башню прямо на коленках.

— Behave [1] Не балуйся! ! — доносится из прихожей, и за мамой хлопает дверь.

Мама работает переводчиком на заводе сухих строительных смесей. Его продали американцам, и с тех пор, как мама побывала в Аризоне, она мечтает переехать туда всей семьёй.

— Ты должна питаться, — начинает влиять на меня папа. Он продырявил пальцем «Российскую газету» и теперь глядит через отверстие одним глазом. Дырка вышла как раз посередине лба какого-то мужчины в галстуке. Над мужчиной написано «У НАТО открылся третий глаз». Папе очень смешно, а мне не очень. Но я всё равно смеюсь, чтобы сделать ему приятное. Тогда, возможно, он забудет про кашу.

— Давай, а то я на работу опаздываю, — папа откладывает в сторону газету и делает серьёзное лицо.

— Я не ем грунт. Тем более холодный и с комочками.

— Ладно, — соглашается папа, поглядывая на часы. — В обед скушай борщ и «Ласточкино гнездо». Приеду — проверю.

Первый раз «Ласточкино гнездо» я попробовала на ужин в продлёнке. А до этого я думала, «Ласточкино гнездо» что-то такое воздушное и карамельно-ванильное. Как «Птичье молоко». Я мечтала о нём целых три недели — с того момента, когда однажды вечером мама читала папе распечатку меню, решая, отдавать меня в продлёнку или нет. Помню, засыпая под ссору родителей, задушенную кухонной дверью, я думала о том, как буду сидеть на низком стуле среди продлёнковцев и есть «Ласточкино гнездо». И между нами, тремя-четырьмя посвящёнными, возникнет тайна. Мы никогда не откроем её остальным детям — которых забрали родители и которые не ели «Ласточкиного гнезда». Пускай у нас нет бабушек с маленькими добрыми, как у пекинеса, глазами или папиных шофёров, которые заберут нас вовремя. Зато во время морковной запеканки на полдник мы будем смотреть на несчастных непосвящённых с сочувствием и перешёптываться. Мы будем знать, что ожидает нас вечером, и давиться этим сладким ожиданием…

Моя ванильная мечта оказалась говяжьей котлетой. Хотя некоторая интрига в виде засунутого в котлету яйца всё-таки оставалась. Как яйцо из курицы попадало в говядину, я не понимала, но спросить из-за своей болезненной застенчивости не могла даже у нянечки Зинаиды Григорьевны.

В тот вечер, когда я решилась рассказать маме про яйцо, она расплакалась и опять поругалась на кухне с папой. А потом стала регулярно готовить мне «Ласточкино гнездо» и даже показала, как этот делается. Интрига пропала, а потом из холодильника пропали пиццы, сосиски и блинчики глубокой заморозки. В нашей семье настала эпоха борщей и расстроенных от недосыпа маминых нервов, которые не берегли ни я, ни папа. Впрочем, продлёнка уже давно в прошлом.

— Пап, а когда мы в зоопарк поедем? Ты ещё на прошлый день рождения обещал, — говорю я, шлёпая остатки лунного фунта в миску Чучика.

Чучик — наш ризеншнауцер, он вечно голодный и ничуть не прихотливый. Чучик сметёт и кашу с комочками, и даже трёхдневный борщ с кружками жира.

— В субботу. Вот допишу программу, и сразу в субботу поедем, — отвечает папа из прихожей.

— В эту? — уточняю я, зная своего папу.

Папа программист и работает в режиме дедлайна. Обычно его дедлайн — это вечер пятницы по московскому времени, а точнее — наша глубокая субботняя ночь.

— В следующую, — в прихожей чмокает замок, и я остаюсь одна, если не считать Чучика.

Мама говорит, одиночество плохо влияет на психику, но я люблю одиночество. В него можно закутаться с ног до головы, как в папин махровый халат после купания, чтобы торчала одна макушка. В одиночестве безопасно и уютно. Наверное, так бывает, когда сидишь на облаке и потягиваешь молочный коктейль. Мамин психотерапевт называет это «зоной комфорта», которую необходимо планомерно расширять, дабы не ограничивать личностный и профессиональный рост.