Анна Никольская: Порожек

— Каких?

— Сосцевидных! — злится тётя Оля. — От ампельной герани, которую ты из Рима контрабандой вывезла.

— А, ну конечно. Возьми там — на подоконнике в Лидиной комнате.

Тётя Оля удаляется, а мы с мамой, как два заговорщика, делаем себе украдкой по капуччино. Я жму на экран, и из носиков умной кофе-машины одновременно льются два ровных столбика. В толстых керамических чашках, которые шли к бандуре в подарок, прямо на наших глазах растут пенные шапки. Мама улыбается, и я тоже улыбаюсь.

— Ой, ёжкин кот! — доносится из моей комнаты вопль крёстной.

— Оля, что случилось?! — мама бросается в коридор, задевая рукавом новую чашку. Она стукается об пол и разваливается на четыре толстых куска, обдавая нас с Чучиком молочно-кофейными брызгами.

— Пчела, свинья, укусила! — орёт тётя Оля. — Откуда у вас пчёлы посреди октября?

Я смотрю на изгвазданного Чучика, а Чучик смотрит на таракана, пытающегося вброд перейти капуччиновую лужу.

— Лидочек, занимаешься? — оживает трубка маминым голосом.

— Угу.

— Good girl! Я сегодня задержусь, у папы тоже аврал, ты нас не жди, ужинай сама и ложись.

— Угу.

— Там суп на подоконнике, разогреешь в микроволновке, только под крышечкой, чтоб не оттирать, как в прошлый раз, и компот я утром сварила. Поешь, в холодильник спрячь, а то — ферменты. Поняла?

— Угу, — я повинуюсь, зная, что больше всего на свете мама боится ферментов и брожения.

— Ну что ты заладила: «угу да угу»? — досадует трубка. — В воскресенье в лес поедем на дяде Коле, за груздями, там белочки, воздухом подышишь.

«Интересно, а дома я чем дышу?»

— А Чучик?

— И Чучика возьмём, если дядя Коля разрешит.

— Он уже лужу сделал…

— Дядя Коля? — ужасается трубка и тут же меняется в голосе: — One moment, — я слышу, как мама приглушённо говорит с кем-то по-английски. Наверное, с Брайаном — главным инженером из Феникса.

— Лидочек, мне бежать надо. Ты Чучика запри, вечером папа погуляет. Behave! [2] Не балуйся! — говорит трубка и опять становится молчаливым куском пластмассы.

Я открываю «Хрестоматию по литературному чтению для 4-го класса» и начинаю заниматься. Школу я не посещаю. Вернее, посещаю, но только иногда. В основном на праздники — Новый год или Восьмое марта, когда в классе, к которому я прикреплена, устраивают утренники. Утренники я не люблю, потому что на них надо рассказывать с выражением стихи, а потом участвовать в чаепитии. В классе сдвигают парты так, что получается один длинный неровный (потому что все парты разной высоты) стол, и укрывают его тетрадными листами. Девочки достают из рюкзаков выпечку, а мальчики — их в нашем классе трое: Панкратов, Котов и Кожубей — выпечку не едят, а играют ею в пиратов Карибского моря. Однажды на Двадцать третье февраля Котов попал мне выпечкой в глаз. Все смеялись, и я тоже смеялась вместе со всеми, хотя мне не хотелось. Но при людях часто приходится делать не то, что хочется, а то, чего от тебя ждут. Не смеялась только Анна Емельяновна. Она сказала, что у Котова сердце мохом обросло, и поставила ему «неуд» за поведение в третьей четверти.

С тех пор с Котовым я не разговариваю, зато он мне часто снится. В таких снах меня вызывают отвечать к доске или на сцену, рассказывать стихи. Я не могу двинуться с места, как будто меня приклеили к стулу. Во сне мне стыдно, жарко и я задыхаюсь, потому что все на меня смотрят и ждут, когда я наконец встану и открою рот. Но я не могу. А потом Котов кидает в меня выпечку, которая на лету превращается в стаю ворон, и я просыпаюсь. Наутро оказывается, что ночью у меня был приступ. Тогда мама берёт на работе отгул и сидит дома. В такие дни я бываю счастливой, поэтому приступа я всегда жду с нетерпением.

«Хрестоматию» я прочла ещё летом, потому что школа, в лице Анны Емельяновны, учебной литературой обеспечила меня впрок. Анна Емельяновна приходит по вечерам три раза в неделю и занимается «в щадящем режиме», по часу двадцать. После уроков, если мама дома, они пьют на кухне кофе и Анна Емельяновна вводит маму в курс школьных дел. Она коротко рассказывает про ребят, а потом подробнее — про отца Иры Пироговой, депутата народной Думы. Он постоянно попадает в какие-то «грязные истории», и слушать про выборы в народные депутаты гораздо интереснее, чем про выборы старосты класса.

«Рассказ об отсутствующем» Льва Кассиля мне не нравится. Так всегда: если задано в школе — читать неинтересно. Гораздо интереснее самой взять из шкафа первую попавшуюся книгу и читать, пока не придёт мама или массажист. Однажды я взяла пятый том Солженицына и дошла до страницы 97. Но на 98-й в мою комнату зашёл папа за степлером и со словами: «Дочь — ты уникум, но не до такой же степени» — поменял «Архипелаг Гулаг» на «Вредные советы» Остера.