Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 3

Дурень подшел, поклонился, старец и сам кланяется; а Дурень Кабин состроил рожу, что смешно смотреть, да и запел-затянул песню, ровно выпивши…

Вот, пропевши песню, подскочил Дурень к старцу и спрашивает: «что, дедушка, я на правду напал?… Кстати-ль молвил слово кудреватое?»

Плюнул старец да и вымолвил:

– Эх, ростом ты с дуру, умом с дурака; быть бы тебе биту, да жаль кулака!

Тут двое прохожих, песню Дурня выслушавши, видят, что он пристает чего-то к старцу, а тот сердится; подошли поближе, слушают….

А Дурень знай свое твердит, а Бабин, что клеит говорит, надокучает старцу Лукерьин сын: «Ведь это я хвалю, говорит, твою удаль молодецкую, как любят и жалуют тебя молодца девушки красные!»

– Что это он мелет? молвил прохожий один, одолжико мне твоего костыля дедушка, я его за пустые речи отпочиваю!

«Ну, пусто его» молвил старец, дуракам закон не писан, как сказано.»

– Нет, старинушка, дуракам и в церкви не спускают, идет пословица, постойко я его наставлю на путь истинный, чтобы он Дурень набирался ума, а не врал, чего не следует!

Да с сим словом хвать его Дурня позагорбку, да еще раз-два, да опрокинувши носом вниз еще с полдюжины!.. кой-как Дурень выбился и пустился прочь, только пятки постукивали…

Идет Дурень домой, опять плачет от побои; а мать Лукерья, жена Бабариха и сестра Черпака уже стоят рты поразинувши, уже готовы опять Дурня ругать, уже так и ждут, что напроказил-де видно что непутное; и разузнавши-разведавши, так в один голос и завопили; «глупый ты Дурень, неразумный Бабин, то же бы ты слово да не так бы молвил; видишь ты Дурень, что то честный старец, ты бы ему молвил: благослови старец на доброе дело, на путь на дорогу!..

– Ладно, мать Лукерья, Баба-бабариха, и ты Чернава! пошли бы вы сами; может быть, вышлоб лучше; иной не так смыслит, да кстати свиснет, а мед вот и сладок, а в жары киснет!

Да споровши такую безтолковщину, опять сказал Дурень, что таков не будет.

Пошел Дурень, пошел Бабин на Рус гулять, смысла искать, пошел он лесом; подшел он к лесу и видит, за сосной ломает медведь корову, коверкает, – смотрел-смотрел Дурень и подшел к нему, протянул руку и вымолвил: «благослови старец на доброе дело, на путь на дорогу!»

Медведь ухватил Дурня лапами, и давай его мять по своему, как у их медвежьей братьи в лесу обычай идет… Завопил Дурень не своим голосом, только еще он его прихватил немного, а как погнул к земле, то тут Дурень так бедняга и опустился весь, так вот и чует, что старец этот намерен ему совсем голову отъесть.

Да на ту пору пастухи прибежали, видно коровы искали, с своими собаками, и с дубьем и с прочим снадобьем, медведь выпустил Дурня и в лес удрал; а его сердягу насилу-насилу как надо расправили, насилу на ноги поставили…

Идет Дурень, больно ревет: отмял, говорит, старец и бока и живот!

А мать бранить, жена ценят, сестра туда же… ««Глупый ты Дурень, неразумный Бабин, какой в лесу старец, то медведь косматый!.. ты бы то же слово да не так бы молвил, ты бы хоть издали только бы завидел, то бы ты загайкал, ты бы зауськал, ты бы заулюкал; и сам бы цел остался и пастухи бы спасибо сказали.»

– Ну, сказал Дурень, давно бы мне это ведать, что не ко всякому близко подходить, а издали горланить… уже теперь, коли пойду, таков не буду.

Пошел Дурень, пошел Бабин по Руси гулять; кажись всего насмотрелся, не нашел только чего надобно, а все ж, говорит, доберусь как нибудь, найду смысел толковитый!.. Ведь не боги горшки обжигали, а глядишь люди же!

Пошел и выглядывает и высматривает; тишком, шажком, сторонкою, по-дороге проезжей идет, где торчат версты полосатые, разъезжают молодцы усатые…