— Если послали за Тетерей, что ж он Тетерю ловить не стал? — буркнул Добрило.
— Перепутал, наверно, — предположил Чудя и почесал в затылке.
— Ну да. Бабу в красной юбке со здоровенным мужиком спутал!
— А вот он и утащил жену, чтобы Тетеря тосковал! Вот это ему и наказание.
— А Пелгусия-то зачем утащил? Тоже в наказание?… Нет, летает поганый Змей над светлой Русью, ворует красоту. Слухом земля полнится, перехвалили мы Смеянушку…
Услышав имя жены, Тетеря вдруг вскочил на ноги и побежал прямо в лес, в ту сторону, куда скрылся змей. Веприк побежал за отцом, плача и зовя его.
Веприк, конечно, отца в лесу нашел и привел домой, на радости в этом оказалось мало: был отец живой, а стал неживой. Целый день, бывало, сидит на одном месте — за избой или в овраге, молчит, никому не отвечает. Иногда возьмет Веприка за плечи и заглянет в сыновьи синие глаза. Потом начал подолгу возиться с Дуняшкой, все качал ее, нянчил, грустно улыбался. В лес совсем не ходил, дома тоже у него все из рук валилось — ни к какому делу не стал пригоден.
Веприк и сам бы сел и ножки свесил, если бы на руках у него, восьмилетнего, не оказались разом Дуняшка маленькая да бабушка старенькая. Да отец еще, бедолага. Хочешь — не хочешь, а хозяйство вести надо: зима не за горами. По ночам ему все мама снилась, как ей там в темной змеевой норе. Холодно там, мокро. Маманя обнимет его, согреет — слезы из глаз, он и во сне помнит, что нет ее рядом.
Люди в деревне жалели Тетерю и его осиротевших ребятишек — а чем можно помочь?
— Змей — это все равно что большой зверь. На него яму надо рыть, — говорил Млад.
— У змея крылья, это птица, — не соглашался Чудород. — Большой сетью его поймать и все дела.
— Чешуя у него, значит змей — рыба, — передразнивала его жена Матрена. — Лови его на червячка да на окунечка!
Тетеря, как обычно, сидел на улице перед дверью и молчал.
Заглянул пожалеть его сосед.
— Что ж ты так убиваешься, Тетерев Людмилыч, — сказал он. — Смеянушку твою не воротишь, а тебе еще жить, детей растить.
Молчаливый охотник так на него глянул, что сосед убежал поскорей домой, а оттуда ушел подальше в лес за грибами.
Зашла в гости тетерина сестра Чернава. Постояла, посмотрела молча, вздохнула и ушла.
Пришли из леса бортники, принесли ребятишкам меду.
— Все сидишь, Тетеря? — сказал здоровяк Добрило. — Ну-ну. Илья Муромец тридцать лет и три года на печи сидел. Значит тебе осталось…
— Осталось тридцать лет и три года! — сосчитал Бобр.
Тетеря и на них грозно глянул, как на соседа, но бортники не испугались, а наоборот — расселись поудобнее на дровах во дворе, достали медовые соты из тряпочек и зачмокали не хуже Дуньки. Мимо шел Чудород, нес кадушку с водой. Кадушку поставил на землю, сам тоже уселся на дрова.
— Эх, Анику-воина бы сюда! Аника этого Горыныча бил-бил и еще бить будет! — вздохнул Чудя.
— И Муромец Илья его бил! А Анику твоего бородой в лужу макал! — тут же отозвался Добрило.
— И Аника этого змея бил-бил-не добил, и Илья, и кто его только не бил, а он все летает и летает… во дела! — язвительно заметил дед Любимыч.
— И били и будем бить! — упорствовали Чудя с Добрей.
— Конечно! — поддержал их дед. — А он летал и будет летать… Где они ваши богатыри?
— Я вот тоже в змея раньше не верил, — пугливо пробормотал Бобрец.
— И главное: зачем ему баб-то столько? Почему мужиков не таскает? — возмутился Чудя. — Мужик для хозяйства намного полезнее: может и дом починить, и на охоту сходить, и на гуслях сыграть, а бабы ему на что?
— Вот тебе жена зачем?
— Мне жена дадена в наказание за все, что я в жизни плохого сделал, — смиренно сказал Чудя.
— Твоя жена нам всем в наказание дадена, — кивнул Любимыч, — за все, что ты в жизни плохого сделал. Вон, у Добрилы полбороды повыдергала, баба-яга страшенная… э-э-э… а если приглядеться, то милая и ненаглядная.
Он вдруг умильно улыбнулся Чуде за спину и привстал со своего сиденья, словно готовился дать стрекача. Бортники замерли, почуяв недоброе: сзади, уперев могучие руки в толстые бока, стояла сама Матрена.
— Ой, это ж Матренушка, — радостно сказал дед Пятак Любимыч, словно только что ее заметил. — Лебедь наша…
Дед замялся в поисках подходящего слова. «Стройная» к Матрене не очень подходило, с тем же успехом можно было применить это слово к квадратному Добриле. «Лебедь белая» к Матрене тоже не шло, лицо у нее было совсем не белое, а очень даже красное, а юбка вообще зеленая. «Лебедь зеленая» — так, вроде, не говорят.
Читать дальше