Кэтрин Эпплгейт - Креншоу

Папа поднял гитару. Лучи солнца играли на дереве медового цвета.

– Красавица, – сказал папа. – А сколько пройдено вместе…

– Пап, ты не можешь продать гитару! – воскликнул я.

– Другая гитара всегда ждет где-то неподалеку, Джекс, – ответил папа, избегая встречаться со мной взглядом.

Прибежала Робин. Она все таскалась с тележкой, которую никто не купил.

– Нельзя продавать гитару! – кричала она. – Ее же назвали в честь Джексона!

– Вообще-то, это меня назвали в честь гитары, – сказал я.

– Какая разница! – Глаза Робин наполнились слезами. – Это памятная вещь, ее надо хранить. Дома. Можете бесплатно забрать мое мусорное ведро, мистер. Вместо гитары.

Она сунула свое ведерко в руки худощавому мужчине.

– Я… я… – начал он. – Я… Ведерко замечательное, малышка. Мне очень нравятся… кролики. Но мне бы больше хотелось приобрести гитару.

– Нет уж, ни за что, – заявила Робин. Папа беспомощно пожал плечами:

– Извини, приятель. Ты сам слышал, что сказала юная леди. Но вот что я тебе предложу. Оставь-ка мне свой номер телефона, а? На случай, если мы передумаем.

И они вместе с покупателем пошли к блестящей черной машине. Папа слегка прихрамывал на левую ногу. Так бывает при рассеянном склерозе.

Они обменялись клочками бумаги, поговорили, покивали. Худощавый мужчина уехал, а я вдруг понял, что папа уже передумал.

Спустя примерно час к нам пришел хозяин нашего дома. С конвертом. Он обнял маму, пожал руку папе и сказал, что очень хотел бы, чтобы все было иначе. Я знал, что за бумага лежит в конверте, потому что видел, что на нем написано.

А написано на нем было вот что: «УВЕДОМЛЕНИЕ О ВЫСЕЛЕНИИ». Это означало, что мы должны съехать из нашего дома.

Папа прислонился спиной к стене. Сидеть было уже не на чем.

– Дети, – начал он, – кажется, нам предстоит небольшая поездка.

– К бабушке? – спросила Робин.

– Не совсем, – вздохнула мама, захлопывая дверцу буфета.

Папа опустился на колени рядом с Робин. Ему пришлось опереться на трость, чтобы не упасть.

– Нам придется переехать, доченька. Но будет весело. Сама увидишь.

– Ты говорил, все будет хорошо, Джекс, – пробурчала Робин, сверля меня взглядом. – Ты соврал.

– Я не врал, – соврал я.

– Джексон не виноват, Робин, – сказала мама. – Не вини его. Вини нас.

Дальше я слушать не стал. Я побежал к себе в комнату. Креншоу лежал у меня на кровати.

Я сел рядом. Когда я зарылся лицом в его шерсть, кот не стал возражать. Он громко замурлыкал.

Я поплакал, но не долго. В этом не было особого смысла.

Когда-то я читал книгу под названием «Почему кошки мурлыкают и другие кошачьи тайны». Оказывается, никто точно не знает, почему же кошки мурлыкают.

Удивительно, как же много взрослые не знают.

В четыре часа дня Марисоль подошла к нашей двери. На ней были шлепанцы и пижама в цветочек. С ней были таксы Гаучеров, Хельмут и Хельга.

– Ты что, забыл? – спросила она. – Ты должен был меня встретить!

Я извинился и взял поводок Хельмута. Мы пошли по тротуару, и я с удивлением увидел перед нами Креншоу. Я удивился не так сильно, как день или два назад. Но все же. Креншоу плавно шел вперед на задних лапах, иногда делая колесо или стойку на передних.

Я не знал, как сказать Марисоль о причинах нашего переезда. Я ей никогда не рассказывал о наших проблемах с деньгами, хотя она могла и догадаться, например, по тому, что я никогда ее ничем не угощал, когда она заходила в гости, или по тому, что мои вещи всегда были чуть-чуть мне малы.

Я не совсем лгал. Скорее я умалчивал о некоторых фактах и фокусировался на других. Не специально, конечно. Мне нравились факты. И Марисоль они нравились. Но иногда делиться фактами слишком тяжело.

Я решил рассказать Марисоль что-нибудь о больном родственнике, о том, что нам нужно за ним ухаживать, и о том, что это все выяснилось совершенно внезапно. Но только я начал говорить, Креншоу склонился ко мне и шепнул мне на ухо: