Майя Лунде - Снежная сестрёнка

— Да? Ну а после завтрака? Приходи! Ты же придёшь после завтрака? Сможешь? Ну пожалуйста!

Я кивнул.

— Да, после завтрака смогу.

Пока я шнуровал ботинки, я подумал, что не только смогу, но и очень хочу и уже с нетерпением жду завтрашнего дня. В первый раз за последнее время.

Домой от Хедвиг я бежал вприпрыжку. Бежать было порядочно, она жила довольно далеко от нас, но всю дорогу меня как будто бы окутывало тепло виллы «Веточка». Надо же — жить в таком доме, уже украсить всё к Рождеству! У нас дома даже пуансеттии [3] Пуансеттия, или молочай красивейший — растение с красными лепестками и жёлтой сердцевиной, которым в Европе украшают дома на Рождество. ещё не купили. Мама с папой, похоже, забыли, что до Рождества осталось всего шесть дней.

«Может, они сегодня вспомнят», — подумалось мне. Вдруг мама по дороге с работы зашла на рынок и купила цветок. А папа достал из кладовки адвентский подсвечник из латуни, и вовсю его начищает, и уже позвонил маме, и попросил её купить четыре сиреневых свечи. И, может, придя домой, я увижу, что три из них уже зажжены.

Вот на что я надеялся. Каждый день по дороге домой я на это надеялся. Но дома всё оставалось по-прежнему, Рождеством и не пахло.

Я открыл дверь и вошёл, как раз когда часы пробили пять. Пахло рыбными котлетами.

Рыбные котлеты. Это знак? С чем-чем, а с Рождеством они не имели ничего общего. Да и с пятницами, впрочем, тоже. Но в последнее время рыбные котлеты мы ели на обед довольно часто. Рыбные, или мясные, или остатки вчерашнего обеда. Похоже, родители забыли, что на свете есть и другая еда.

В прихожей меня встречала Августа, младшая сестрёнка.

— Обед, — сказала она.

— Да уже понял. Привет, кстати.

— Привет.

Августе пять, и она достаёт мне до локтя. Она пахнет так, как обычно пахнут детсадовские дети: мылом, молоком и мокрыми резиновыми сапогами У неё мягкие круглые щёки, к которым мне нравится прижиматься носом. Но она мне не всегда разрешает. Если Августа говорит «нет», это значит «нет», потому что Августа знает, чего хочет, а чего не хочет. Иногда она ужасно сердится, и тогда мама поднимает руки к небу и восклицает: «Я не знаю, что делать с этим ребёнком!». А папа удивляется, как это Августа до сих пор не взлетела на воздух, как бочка взрывчатки. Потому они и прозвали её Динамитом.

Впрочем, с лета они её больше так не называют. Ведь Августа перестала взрываться…

Я отправился за сестрой на кухню. Обед был уже на столе. Картошка в мундире, рыбные котлеты и тёртая морковь. Всё во мне опустилось. И сегодня у нас не появилось ни рождественского цветка, ни подсвечника.

Мама потрепала меня по волосам. Папа приобнял.

— Привет, Юлиан, — сказала мама.

— Как прошёл день? — спросил папа.

— Нормально, — ответил я.

Больше я не стал ничего говорить, да никто ничего и не спрашивал. Никто на меня даже не смотрел. Родители задают такие вопросы скорее по привычке; ответ, в принципе, никого не интересует.

— А у вас всё нормально? — спросил я и положил себе на тарелку картофелину.

— Да, — ответила мама.

— Да, — ответил папа.

— Да, — ответила Августа.

И мы молча стали снимать шкурку каждый со своей картофелины. Я взглянул сначала на маму, потом на папу. Выглядели они как обычно.

У мамы всё тот же пучок, у папы всё те же очки. Сколько себя помню, они всегда так выглядели. И всё же за последние полгода они стали другими. Будто за столом сидели их копии, клоны, которые не совсем знали, какими были мои мама с папой. Не знали, что папа постоянно планировал, чем мы займёмся в выходные или через год, при этом радуясь и слегка подпрыгивая от нетерпения на стуле. А мама… Она всегда рассказывала смешные случаи, приключившиеся на работе, и иногда так громко хохотала, что мне становилось за неё неловко, а вот папа обожал её смех. По его словам, он и влюбился в неё из-за её смеха.

Теперь всё стало по-другому. Они больше не были самими собой, только напоминали тех маму с папой, прежних.

Тут у меня кусок застрял в горле. А вдруг правда?! Вдруг маму с папой подменили? Заменили на клонов? И настоящие мама с папой больше никогда к нам не вернутся.