Майя Лунде - Снежная сестрёнка

Хенрик снова поднял на меня глаза.

— Понимаю, это звучит глупо. Будто я верю в привидений.

— Нет, глупым мне это совсем не кажется.

Он улыбнулся. В его глазах блеснул огонёк, и я понял, на кого так похож Хенрик. Хотя он был немолод и прошло уже пятьдесят лет, глаза у него были точь-в-точь как у Хедвиг.

— Спасибо, Юлиан! — сказал он. — Ты славный парнишка. Надеюсь, твои друзья это ценят.

— Не знаю… у меня не всегда получается быть хорошим другом. На самом деле… в последнее время я не особо хорошо обходился со своими друзьями.

Хенрик смотрел на меня так, будто видел насквозь и понимал намного больше, чем говорил.

— Если ты сделал то, о чём сожалеешь, ты можешь это исправить, — сказал он. — Настоящий друг всегда простит тебя.

Я кивнул. Так оно и есть. Я должен всё исправить. И сделать это нужно сегодня, как и позаботиться о том, чтобы к Августе пришло Рождество.

— Вы не могли бы одолжить мне коньки? Только на один вечер.

Хенрик посмотрел на коньки, коснулся белой кожи ботинка.

— Одолжить?

— Да, они мне нужны, чтобы помириться с другом.

Хенрик открыл было рот, чтобы ещё что-то спросить, но, очевидно, передумал.

Он помолчал, но потом всё же спросил:

— Ты оказался на вилле «Веточка» не случайно? Залез в дом не из озорства?

Я покачал головой.

— Нет.

— Ты что-то знаешь о Хедвиг?

Я кивнул.

Хенрик подвинул коньки ко мне.

— Бери. Но обещай, что однажды ты расскажешь мне всё.

— Обещаю.

На самом деле мне ничего так не хотелось, как поговорить с кем-нибудь о Хедвиг.

— Но пришёл ты не из-за коньков?

— Нет. Я пришёл из-за типографии.

Мне прямо не терпелось рассказать ему правду.

— Я хотел попросить вас помочь мне сделать рождественскую открытку. Нет, не так. Мне нужно много открыток.

С крыльца раздались голоса Августы и родителей. Несмотря на малый сочельник они ходили в детский сад и на работу. Вот и хорошо, так они не видели, над чем я трудился целый день. А теперь к их приходу всё было готово.

Я сидел на диване и ждал. Но это не означает, что мне удалось расслабиться. Я чувствовал, что напряжён как тетива.

В замке повернулся ключ, они вошли и включили в прихожей свет — я услышал щелчок выключателя, и под дверью появилась тонкая полоска света. Пока они не войдут в гостиную, они ничего не увидят.

Я слышал, как они раздеваются и вешают одежду. Вели они себя тихо, должно быть, чувствовали, что что-то готовится.

Наконец они вошли в гостиную, включили свет и замерли. Мама, папа и Августа.

И вот что они увидели: повсюду были развешаны рождественские открытки. Большие и маленькие, открытки с блёстками и позолотой, глянцевые и матовые, цветные и чёрно-белые. Только Хенрик умел делать такие красивые открытки. И на всех них были фото одной и той же девочки.

— Это же Юни! — воскликнула Августа.

Я отнёс Хенрику весь альбом, и вместе мы отобрали кучу фотографий. Юни младенцем, Юни двухлеткой в памперсах, фото первоклашки, фото с конфирмации и много-много других. На большинстве фотографий Юни улыбалась и даже смеялась, ведь такой она и была. На фотографиях Юни была такой, какой я её помнил.

На фотографиях улыбалась не только Юни, но и остальные. Вот Юни в объятиях мамы, вот Юни играет в бадминтон с папой, а вот Августа сидит у Юни на плечах, а тут мы с Юни в её кровати ранним утром, взлохмаченные со сна.

Августа подбежала к открыткам, сняла несколько штук и стала рассматривать.

— Какие красивые! Очень красивые!

Мама с папой ничего не говорили. Они молча обходили гостиную, останавливались у каждой фотографии и гладили её пальцами, гладили улыбку Юни.

Августа собрала целую стопку фотографий.

— Можно мне взять эту? И эту! И эту!

— Да, конечно, — проговорил я. — Пожалуйста!

Августа расплылась в улыбке.

— Спасибо!

Мама с папой по-прежнему молчали.

Я встал.

— Если хотите, вы тоже можете взять себе несколько, — сказал я им.

Они не отвечали. Просто ходили от одной фотографии к другой с вытянувшимися лицами. Сердце у меня в груди билось сильно и часто. Они, наверное, и не думали ничего говорить. Они, наверное, так ничего и не поняли. Пожалуй, мне стоит поднажать.

— Я пытался делать так, как вы говорили, — произнёс я. — Не говорить о Юни в надежде, что со временем боль утихнет… Но так нельзя, так невозможно.