Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова

Обнаружив разбитый улей, сторожа, первым делом, собрались доложить барину о столь дерзком нападении, но вовремя опомнились. Осипов-Синклитикийский выпорол бы первыми их за упущение неизвестных злодеев, и лишь только потом приказал найти злоумышленников. Поэтому, договорившись с пасечниками, сторожа решили молчать. Тем более, что лето выдалось сытое, и цены на мёд поднялись, как на дрожжах. Только вышло по-худому.

Разозлённые пчёлы молчать не вознамерились и подняли такой шум и гуд, носясь взад-вперёд над всей усадьбой, что не давали никому покоя весь день и с превеликим жужжаньем жалили всех подряд, кто попадался им на пути.

Осипов-Синклитикийский лично присутствовал на порке сторожей. А собак приказал кормить лишь раз в день, чтобы злее были. Кинут утром по косточке – и будет. Зато всю ночь бегают голодные псы по Саду, зубами щёлкают да всё наверх поглядывают – эх, умели бы летать, всех птиц сожрали бы!

Что же касается злодеев, тут Сергей Кириллович подошёл к делу посерьёзней – велел битым сторожам пройтись по всем деревенским избам и разыскать преступников.

Нашли их быстро, по указке самих бездомных насекомых, что облепили со всех сторон три деревенские избы. И оказалось, что своровали мёд трое мальчишек, во главе с Афоней Барабановым. Был он среди них самый старший по возрасту. Остальным его товарищам – Мишке и Гришке – и восьми не было.

Признались те быстро, с рёвом и соплями. Сказали, что это Афонька уговорил их украсть мёд, что сами они идти не хотели, но так как барского мёду ещё не пробовали, да к тому ж были сластёнами, оттого и пошли на преступление. Афоня же признался в том, что пошёл на кражу из-за болезни Дуняши – простыла сестра, напившись ледяного квасу, которым угощали хористов на Дне ангела.

Связали малолетних разбойников, кинули в телегу, как связку карасей, и привезли в усадьбу.

Допрашивал их сам Осипов-Синклитикийский – с пощёчинами да зуботычинами, да с выдёргиванием волос, словно не голова у них, а репа. И всё с той же неизменной улыбочкой на лице.

Один вопрос интересовал барина – как это они сторожевых собак обмануть сумели.

– Сунули куриные кости, – сказал за всех Афоня.

Не поверил барин, что продались его сторожевые псы ради куриных костей. Да быть того не могло!

– А мы давно их подкармливаем, – простодушно заверил его малец-Барабанов.

Приказал тогда Осипов-Синклитикийский высечь, как следует малолетних злодеев, чтобы запомнили сей день до самой старости.

Мишка и Гришка ужами на сковородке извивались, ревели и орали, что никогда больше в жизни не будут – ни красть, ни воровать, ни умыкать, ни грабить. Но кричи не кричи, извивайся не извивайся – свои двадцать пять плетей каждый из них всё ж получил. А после, избитых и окровавленных, прогнали обоих домой из усадьбы.

Афоня же молчал, когда его пороли, только крепче сжимал от боли зубы. За то, что не плакал и не каялся, оставили мальчишку в сарае до утра. Лишь ноги связали да прикрутили конец верёвки к кольцу в стене. Думали, до конца проучить. А вышло иначе.

Тут же в сарае, где пороли малолетних преступников, сидел сын кузнеца и сам кузнец Степан Соломин – тоже из крепостных. Голубоглазый, златоглавый.

Защищал он свою невесту, которую проиграл барин в карты своему гостю – зуевскому помещику. Продулся Сергей Кириллович крепко, и вместо денег предложил «сенную девку» Полину, что была невестой Степана.

Узнал об этом парень в последний миг, когда коляска с его невестой выезжала уже из усадьбы. Попытался её отбить, но был доставлен в сарай для дальнейших наказаний.

В этом сарае без окон, прозванном «деревенской бастилией», не только пороли, а ещё истязали изуверски. Кого к кольцам, вбитым в дубовые стены, на целый месяц привязывали, кого на дыбу поднимали, кого без одежды на раскалённую печь сажали, пальцы кузнечным молотом расплющивали. А ещё ноздри клещами рвали, так же, как любил когда-то делать «любезный Император» Пётр Алексеевич. А уж морить голодом или мучить жаждой – никто это за наказанием и не признавал, как и обливание водой зимой, в лютые морозы, до окоченения.

Велел Осипов-Синклитикийский за нападение на гостевую карету подвесить Степана «рыбиной» – то есть, связать за спиной руки и ноги, а затем, перевязав их одной верёвкой, поднять преступника над полом. И в таком положении продержать до самого утра.

Там они и повстречались – сын кузнеца и сын сельской певуньи.

Когда сторожевой слуга, что стоял от дверей снаружи, отошёл справить нужду, Степан зашептал в темноте Афоне: