Януш Пшимановский: Рыцари Серебряного Щита

— Погляди и пойдём спать, — подтолкнула подругу Кристя.

Данка поднесла бинокль к глазам. Сквозь оптические стёкла было видно синее небо, освещенное снизу. Стоит немного опустить бинокль, и этот странный отсвет бледнеет, отдаляется… Перед глазами появляются толстые стволы очень близких сосен.

Прежде чем Данка сообразила, что смотрит в бинокль с противоположной, чем раньше, стороны, из-за деревьев появился широкий медный щит. Он начал взбираться вверх, разбухать. И вот над пущей повисла огромная и странная, совсем не такая, как обычно, Луна. Словно паутинки, от неё бежали к земле серебряные нити. Что-то шевельнулось, сверкнуло пёстрыми красками, заскользило вниз со стеклянным звоном и… треснуло.

— О-о! — вздохнула Данка, опустила бинокль и замерла от удивления.

В трёх шагах от скамейки стоял высокий, странно одетый человек. В одной руке он ещё держал пучок лунных лучей-паутинок, а другой снял с головы красную четырёхугольную шапку, обшитую барашком, и низко поклонился. Ребята увидели красные сапоги с высокими голенищами и шпорами, голубые шаровары и зелёный кафтан с длинными рукавами. Звякнула кривая сабля, подвязанная на длинной портупее к золотому поясу. Когда незнакомец выпрямился, то дети заметили, что у него загорелое, суровое лицо и пышные, закрученные кверху усы.

— Батюшки! — прошептал Здись. — Да это же Тот, Который упал с Луны!..

— Честь имею приветствовать вас, вельможные паны и пани, — сказал Тот, Который упал с Луны. — Я вижу, вас удивляет моё появление. Позвольте, однако, выразить вам моё глубочайшее почтение и разрешите представиться. — Подкручивая усы, он щёлкнул каблуками так, что громко зазвенели шпоры. — Я — Твардовский, мастер всяческих магий и чернокнижник.

Наступила мрачная тишина, припорошённая лунным блеском. Только эхо отскочило от чёрной стены леса, удивлённо прошептало: «…овский …агий …ернокнижник» — и тут же умолкло. Ребята, продолжая сидеть на скамейке, теснее прижались друг к другу, а Здись сунул руку в карман и, лихорадочно работая пальцами, незаметно раскрыл складной перочинный ножик.

Твардовский стоял неподвижно, ожидая ответа на свое приветствие. Слегка раздражённый долгим молчанием, он снова подкрутил усы и положил руку на эфес сабли. Холодно блеснули драгоценные камни, украшающие рукоять, — алый рубин, фиолетовый аметист и молочно-белый опал. Азор негромко заскулил, словно хотел этим напомнить, что собаки не умеют говорить и потому он ничем не может помочь детям. А дети забыли, что у каждого из них есть во рту язык. Кто же всё-таки первым наберётся отваги и ответит на приветствие чернокнижника?

— Добрый день, пан! — сказал Андрейка. Он опустил ноги на землю и вежливо поклонился. — Только не трогайте, пожалуйста, это бинокль моего папы. Если папа узнает, то он даст вам прикурить… — Тут он запнулся и начал размышлять над тем, могут ли взрослые давать друг другу прикурить или нет.

Твардовский важно кивнул головой.

— Добрый день, ваша милость! Стёкол оных чародейских, биноклем зовущихся, я не трону. Есть у меня своё зеркало, глядя в которое я вижу будущее, увеличительные стёкла, с помощью которых я добываю огонь. Я не причиню вам никакой обиды. Можете положиться на меня. Считайте меня другом и слугой своим. Благодаря вам после четырёхсот лет непрерывного сидения на Луне я смог вновь вернуться на Землю. О радость, как приятно чувствовать её опять под своими ногами, как приятно выпрямиться и расправить затёкшие руки и ноги!

Чернокнижник сладко потянулся и украдкой зевнул.

Данке он показался в этот миг удивительно похожим на её папу, когда тот утром очень неохотно поднимается с постели. Осмелев, она спросила:

— Пан случайно не ошибся? Четыреста — это значит четыре раза по сто лет. Слишком долго. А тем не менее вы выглядите не таким уж старым, и у вас нет седин в усах…

«Диво-дивное, — подумал Твардовский. — И с каких это пор жёны в математике столь сильны стали?» А вслух сказал:

— Да, да. Я не ошибся. Четыреста лет. А молодо я выгляжу по той причине, что искусством волшебства изрядно владею. Ваша светлость панночка слыхала, наверно, о том, что, ещё на Земле будучи, приказал я слуге своему, Пайонку, рассечь моё тело на семьдесят два куска и закопать их под стеной кладбищенской, чтобы спустя три года, семь месяцев, семь дней и семь часов мог я на фиалках и тимьяне возродиться юношей?