Алексей Белянинов - Много дней впереди

С нами в кузове сидел и Дмитрий Романович, товарищ Оллонов. Он тоже собирался на лыжах двинуться по санному следу в глубь тайги. А чем больше людей будет искать, тем лучше, тем скорее найдут. А товарищ Оллонов - он ведь родился в этих краях, каждую тропу знает, куда она ведёт... Раньше он был охотником, потом его избрали председателем сельсовета Хара-Сайялык. Но охоту он не бросает. Ходит с ружьём по ближним участкам. А охотник - я знаю, ещё Спиридон Иннокентьевич рассказывал - каждый след на снегу может прочесть, как я слово в книге... Охотник хоть сам и не был при этом, не видал, а подробно узнает, кто прошёл, с кем, куда направлялся, что с ним случилось и когда случилось. По следу, если у тебя есть глаза, ты всё можешь узнать!

Дмитрий Романович ещё что-то говорил, ко мне обращался... Но я плохо понимал, о чём он... Я думал, что с таким человеком скорее можно будет найти маму. А вдруг... а вдруг не найдём?!

Я испугался и стал слушать, что рассказывает Дмитрий Романович. У него у самого двое таких, как мы с Кристепом, только постарше. Мальчика зовут Басыкан, по-русски значит - Вася. Девочку - Даша. Живут они не в Хара-Сайялыке, живут в соседнем посёлке. Потому что в Хара-Сайялыке только начальная школа, а Даша учится уже в восьмом классе. Басыкан в шестой ходит. По субботам после занятий приезжают домой или приходят, если нет попутной подводы. В воскресенье под вечер - обратно. Напрямик тут до их интерната восемь километров будет.

- Однако, учёные они выйдут, - сказал Дмитрий Романович. - Даша хочет учительницей, Басыкан - геологом: он много книжек про них читал... Будет разные богатства под землёй искать и находить. Как твой отец, однако...

Отец?.. Первый раз называли так Фёдора Григорьевича, дядю Федю. "Твой отец..." Это значит мой.

Я посмотрел на него. Он сидел у борта и смотрел вперёд, хоть ветер, наверно, и обжигал ему лицо.

А Дмитрий Романович уже звал нас с Кристепом, в гости звал на лето. Он говорил, тут летом много чего хорошего есть в тайге. Купаться можно в озере, на лодке плавать, рыбу ловить... Брусники столько, что есть поляны совсем красные - за ягодами не увидишь зелёной травы. Полдня походишь, и можно тридцать вёдер набрать - сумей только дотащить!

Я подумал: а что, если всё обойдётся хорошо, можно будет к ним приехать. Купаться я люблю - могу хоть сколько из воды не вылезать. И рыбачить тоже люблю, хоть не рыбачил никогда, и ягоды собирать... Здесь было не так, чтобы очень далеко, - от Хара-Сайялыка до "Хотугу сулус"...

Я не успел заметить, как мы доехали. Машина, не сбавляя нигде хода, проскочила по всему посёлку из конца в конец, и шофёр круто затормозил возле конного двора.

Почему же он называется "конный"?.. Там и быки стояли: жевали свою жвачку и качали рогами. Мама всегда мне говорила, что я как жвачное животное, если я не хотел есть в обед и подолгу засиживался за столом.

Двор был обнесён вокруг изгородью из тонких и длинных жердей, чтобы лошади и быки не разбежались кто куда - они ведь не очень-то любят запрягаться... За изгородью, посередине двора, стояли две постройки хоттоны, куда загоняют скот, когда особенно холодно.

Возле одного из хоттонов нас поджидали двое мужчин и женщина в светлой беличьей шубке. Они поздоровались со всеми и повели показать тех лошадей, что сами пришли к ним сегодня во второй половине дня.

- Вот какое дело... - говорил один, невысокого роста, с толстыми губами. - Выхожу корма быкам дать - оксэ!.. Смотрю, чужие кони возле изгороди. Увидели меня, и гнедой заржал, точно помощи просит.

- Наши, больничные, - кивнул Пётр Тихонович, как только мы переступили порог конюшни.

Я их тоже узнал, хотя там, на площади, перед школой, недолго их видел.

Они были привязаны у кормушки отдельно, чтобы колхозные кони не дрались с ними. В полутьме конюшни глаза у лошадей отливали синим и казались прозрачными. А бока-то как впали! Особенно у гнедого, он и дышал как-то тяжело, с присвистом, а пегашка, чёрный с белым, выглядел получше, но и ему досталось...

Сейчас про них никак нельзя было сказать - хорошие кони, надёжные...

Оба они волосатыми губами хватали жёлтый овёс из кормушки и с хрустом его жевали. Здорово проголодались!.. На нас покосились, когда мы подошли, уши поставили торчком и продолжали себе хрумкать.

Умели бы они говорить!..

Кошева стояла тут же, у стены, с поднятыми оглоблями. Она была совсем разбита. Кони, видно, таскали её, таскали по бездорожью, и она ударялась о пни, коряги. Полозья совсем поломались, да и сама плетённая из лозы корзинка на чём только держалась!