Алексей Белянинов - Много дней впереди

Учительница позвала ужинать.

Я люблю беляши, люблю жареную картошку с мясом, но сейчас мне кусок в горло не лез, и я больше на квас налегал - я такого не пил никогда, это был брусничный квас.

Учительница постелила нам на русской печке.

- Укроетесь этим ватным одеялом, ребятки, - сказала она. - Одеяло большое, вам двоим вполне хватит.

Мы сняли валенки, и Кристеп поставил их сбоку на плиту сушиться. Забрались наверх, и раздеваться пришлось в темноте - учительница погасила керосиновую лампу, и окно сразу поголубело - на улице была луна.

- Ты как думаешь? - спросил я Кристепа. - Если луна, может быть, они и ночью след не потеряют, всё равно будут идти? А?.. Светло ведь...

- В самой тайге темно... Если след по полянам идёт, тогда увидят его. От поляны к поляне можно искать. Однако, так и сделают, они знают... Ты спи. На печке всю ночь нам будет тепло, даже если раскроемся.

Нам-то тепло. А маме сейчас в тайге?..

- Спите, мальчики, - сказала учительница. - Знаете, есть поговорка о том, что утро вечера мудренее.

Я думал, что не смогу уснуть. Я лежал с открытыми глазами, думал о маме, о себе и потом как в чёрную яму провалился. Утром, когда проснулся, долго боялся пошевелиться и глаза не открывал. Рукой пощупал - Кристепа рядом нет. Значит, он ещё раньше проснулся и не захотел меня будить. Что будет?.. Я слез и увидел, что нечего и спрашивать.

Их нет... Ни её, ни его.

Но больше я не мог оставаться в комнате. Мне надо было куда-то идти, что-то делать.

Кристеп пришёл со двора, обил у порога снег с валенок. Он молчал и был мрачный.

- Пойдём, Кристеп?

- Куда пойдём?

- Не знаю, хоть куда... Хоть на конный двор, ещё посмотрим тех лошадей, что везли маму, посидим в кошеве, в которой она ехала...

Самой учительницы дома не было. Она оставила нам завтрак на столе и ушла: торопилась, наверно, на уроки, ведь учителям тоже нельзя опаздывать. Значит, спрашиваться нам не у кого было. Я оделся, и мы пошли.

День был такой же серый, как и накануне, и тучи опять прижимались к самым верхушкам деревьев. Но мне показалось, что сегодня теплее: мороз не щипал за нос и за щёки. Падал снег, густой, крупный. Мы и ста шагов не успели пройти, как шапка у Кристепа, плечи его полушубка и рукава стали белыми. И у меня тоже.

Я остановился посередине улицы как вкопанный... Как это я сразу не сообразил?

Снег!..

Этот снег занесёт следы!

Говорил же дядя Федя: как хорошо, что нет снегопада... Вот тебе и хорошо!

- Кристеп, снег... - Вот всё, что я мог сказать.

По его лицу я увидел, что он понял беду ещё раньше меня и не говорил - думал, может, я не пойму.

- След потеряют, по-другому искать будут, - сказал он. - А мы собрались на конный двор, давай туда и пойдём.

Мы побежали, хотя бежать было трудно - много снега. Я несколько раз падал, поднимался и снова догонял Кристепа. Так мы добежали до конного двора, обошли его кругом и остановились возле колодца, мимо которого вчера вёл след поломанных, искривлённых полозьев.

Вчера вёл...

А сегодня следа не было. Вот здесь же он проходил, возле сруба, и дальше, возле того кустика... И Кристеп молчал, значит, тоже ничего не обнаружил.

Я присел на сруб колодца.

И вдруг Кристеп - он стоял рядом - изо всех сил ударил меня по спине и протянул руку по направлению к тайге.

Я вскочил и туда же посмотрел. Тайга была седая - она почти сливалась с пасмурным днём - и молчала. Что он там увидел?.. И я тоже, тоже: там было пятеро на лыжах! На белом снегу чернели ещё три точки - вьючные лошади. Я хотел бежать к ним и не мог с места сойти: ноги меня не слушались. Крикнуть хотел, что я здесь, здесь, - голос куда-то пропал.

А они приближались... Ступали тяжело, как люди, которые прошли много-много километров. Я крепко зажмурил глаза: пока ведь не разберёшь... Их по-прежнему пятеро или... Первым шёл дядя Федя, - это он вёл в поводу первую лошадь. В седле кто-то сидел. Кто - не узнаешь: он весь был закутан в меха.

Дядя Федя окликнул меня:

- Женька!..

И я побежал к ним так быстро, как никогда до сих пор не бегал, и ухватился за стремя, и прыгал, чтобы достать до мамы. Чьи-то руки подняли меня сзади, подсадили наверх, и на меня совсем вблизи взглянули зеленоватые глаза, мама сдёрнула варежку, и её рука гладила меня по шапке и по лицу. А я хватал эту руку, я не хотел выпускать её, чтобы мама снова не потерялась.

Ещё две лошади шли за нашей следом, одна за другой.

К стременам у них были привязаны жерди, как носилки, и там кто-то лежал под дохой. Дмитрий Романович шёл рядом и осторожно вёл лошадь под уздцы, а с другой лошадью шёл Пётр Тихонович.