Марина Спирина - Повесть о военном детстве

И дежурили потом в госпиталях,
Утешали, раны бинтовали…
Да еще, где силы только взяв,
Донорами шли – все кровь сдавали.

В очередь стояли дотемна,
Чтобы сдать свои пол-литра крови,
Ведь тогда наверно вся страна
Кровь для фронта дать была готова.

Но никто не подсчитал тогда,
Сколько ж фронт той женской крови выпил!
Знаю, только мама лишь сдала
За войну одна – семнадцать литров!

Женщины! Какой ценой в тылу
Нашим матерям война досталась?!
Как старели страшно за войну,
Вроде и красивых не осталось…

Нет мужчин, нам некому помочь,
А зима уже не за горами…
Помню, как мы мучились с дровами —
Надо ж напилить и наколоть.

Только с кем пилить-то? Мне пять лет,
От меня, конечно, толку мало,
Но другой подмоги тоже нет,
Так что как могла, так помогала…

Надо было длинную пилу
Потянуть за ручку, что есть мочи;
Изо всех силенок я тяну,
А она и сдвинуться не хочет…

Но и маме взад-вперед пилой
В одиночку тоже несподручно,
И бревно не распилить одной —
Маета одна, друг друга мучим…

Кое-как распилим то бревно,
Надо расколоть, чтоб влезло в печку,
На поленья хоть чуть-чуть помельче
Колуном – тяжелым топором…

Да сноровки нету, нет и сил —
Ели плохо, быстро уставали…
Мучились с дровами без мужчин.
Только дров-то тоже было мало.

Вот тогда и завели буржуйку, —
Тут годились щепочки и чурки,
Обрезь всякая от досок или палки,
Деревянный мусор – сжечь не жалко.

Сколько новых слов пришло с войной:
Вот смешное, толстое – БУРЖУЙКА —
Черная железная печурка
С круглой, переломленной трубой.

Кто не грелся у ее боков,
Кто не слышал, как гудит в ней пламя,
Тот понять возможно не готов,
Почему она запала в память.

Придвигали к печке табуретку,
Наскоро варили постный суп,
И, раскрыв для света шире дверку,
Грелись, ели – просто жили тут…

От буржуйки жарко и светло,
Словно от кострового огня,
К ней лицом сидишь – лицу тепло,
Только замерзает вот спина…

И тогда в большие холода
Даже дома не снимали шубы,
Чтоб еще не мерзла и спина,
Когда греешь у печурки руки.

Пожирает щепочки огонь,
Докрасна бока ее нагрелись.
После холода, с мороза, клонит в сон —
Отогрелись, даже разомлели…

У буржуйки вечером семья
Собиралась вместе у огня.
Да не долго приходилось греться —
Прогорит, и кончится блаженство.

А как мы страшно мерзли той зимой!
Ведь негде было толком отогреться.
Войдешь с морозной улицы домой,
Пар изо рта – попробуй-ка раздеться…

Дров не было. Большую печь топить
В войну зимой почти не приходилось.
А от буржуйки жар, пока горит,
Пока на ней похлебка не сварилась.

В пальто сидели у ее огня,
Почти вплотную сдвинув табуретки,
Была она оазисом тепла,
Пока в нее подбрасывали щепки.

Но от ее нагревшихся боков
Тепло не доходило до углов,
Они зимой совсем не прогревались
И снизу крепким снегом покрывались.

И окна, как в трамваях в холода,
За зиму тоже покрывались снегом,
Искрящимся на солнце слоем льда,
Оттаивал который только летом.

А стоило разок лишь прозевать,
Как в этот лед за ночь вмерзали шторки,
И было их уже не оторвать
И до весны на окнах не раздернуть.

Чтоб выглянуть на улицу, глазок
Я тоже, как в трамвае, продышала
И каждый раз скопившийся снежок
В глазке озябшим пальцем протирала.

Чтоб не замерзнуть, ночью с мамой спать
Ложились мы зимой в одну кровать,
Поверх одеял еще набросив шубу, —
И все равно, поеживались к « утру…