Уильям Голдман - Принцесса-невеста

Я встал, шагнул было к двери, но снова сел, кое-что сообразив: он прекрасно знает, чего хочет, но почему-то стесняется сказать.

Я подождал.

Уилли молча посидел за столом. Глубоко вдохнул. Потом еще раз. И я уже понял, что сейчас все выяснится, и подбросил дров в огонь:

– Что ни попросишь – не получишь, так и знай.

– Ну, – начал мой Уилли довольно сипло, – десять лет – это у нас в семье большое дело, тебе было десять, когда ты заболел и твой папа тебе читал, а когда моему папе было десять, ты подарил ему книжку и понял, что надо ее сократить, и мне, короче, тоже будет десять, и это бывает всего раз в жизни, и… и… – И он так смутился, что я показал на свое ухо и шепнул:

– А ты шепотом.

Что он и сделал.

Преувеличивать не хотелось бы, но первое утро во Флоринбурге, это волшебное мгновенье – рассвет едва-едва, я бодрее некуда, Малыш Уилли [4]похрапывает в соседней кровати, – бесспорно, лучшая минута моей жизни. Мы с моим единственным и неповторимым внуком на заре его десятилетия, его деньрожденного приключения на родине Моргенштерна. Не бывает ничего прекраснее.

Перелет ребенка вымотал – и снова привет вам, «Флоринские авиалинии», – и пришлось его слегка потрясти; затем глаза его открылись, он поморгал, пару раз сказал «чё?» и вернулся в мир живых.

– И куда мы? – начал он, затем сам же и ответил: – На остров Одного Дерева, да?

Я обещал, что мы на вертолете слетаем туда, где что-то овладело Феззиком, где Феззик сделал надрез шпагой и спас жизнь Уэверли. (Я же советовал пролистать до конца и прочесть главу «Ребенка принцессы». Зря не послушались.)

Я покачал головой.

– Ой, я знаю, знаю, не подсказывай – в ту комнату, где Иньиго убил графа! – Он выскочил из постели и затанцевал, будто со шпагой. – Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, вы убили моего отца, пришла ваша… – и он нанес финальный удар, – СМЕРТЬ!

Он это обожал – он с друзьями состязался, у кого лучше выходит, – и я обожал, что он это обожал. Но я снова покачал головой:

– На экскурсию мы непременно пойдем, только не сегодня.

Он махнул мне рукой – мол, продолжай.

– Скоро открывается Музей Моргенштерна – пора собираться.

Он застонал и снова зарылся под одеяло:

– Ой, дедуль, ну ладно тебе, ну пожалуйста, вот надо нам сразу в музей? Я ненавижу музеи, ты же знаешь, я их ненавижу.

– А Зал славы тебе понравился. – (Летом я возил его в Куперстаун [5].)

– Так это же бейсбол .

– Мне очень нужно, – сказал я. – Давай уж по-честному. Ты ведь знал, что все спланировано.

Сказать вам правду? Я готов был посоветовать ему досыпать. Мне вовсе незачем было тащить его с собой на знакомство с музеем.

Но я промолчал – и спасибо Тебе, сущему на небесах.

Музей Моргенштерна – это слева от Флоринской площади. Прекрасный древний особняк, построен бог знает в каком давнем году; когда мы дошли, Уилли снова взбодрился – его обычное состояние – и скакал впереди меня по тротуару. Придержал дверь, с поклоном пропустил меня вперед…

…затем сказал «обожемой» и застыл. Ибо перед ним, в центре величественного древнего зала, в большой витрине с чудесной подсветкой была…

…шестиперстовая шпага.

Я знал, что она в Музее, мне рассказал Андре – в ту морозную шеффилдскую ночь он мне все поведал в подробностях…

…и, однако же, я был ни капельки не готов. Она меня прямо убила. Я годами о ней слышал, а в десять лет, десятилетия назад, расспрашивал папу, что в ней такого особенного и волшебного, как же это она выглядела?..

…и теперь она передо мной. За нее погиб отец Иньиго, она переменила Иньиго всю жизнь – вот она, эта волшебная шпага, величайший клинок со времен Экскалибура [6].

Уилли взял меня за руку, и мы приблизились вместе, и я понимаю, что это абсурд, но в тот миг, когда я увидел ее впервые, шпага словно танцевала.

– Она что, движется? – прошептал Уилли. – Она как будто движется.

– По-моему, это ее так осветили. Хотя ты прав.

У витрины толпились посетители – ребятня, старики, всякие люди, и вот что странно: посмотрев на шпагу, мы не уходили, мы огибали витрину, глядели через второе стекло, потом третье и четвертое.

Ребятенок младше Уилли прошептал какой-то даме – матери, надо думать, – по-французски:

– Salut, mon nom est Eenigo Mawn-taw-ya …

– По-английски гораздо лучше, – шепнул Уилли, и тут до меня дошло: ребятня махала руками, будто фехтовала, и повторяла слова Моргенштерна, и уж не знаю, когда музей все это впервые выставил…

…но вот бы гений сам увидел то, что видел сейчас я.