Уильям Мадфорд - Невеста дьявола [Сборник новелл ужаса - Выпуск II]

…Изнутри темница походила на огромную клетку: потолок ее, пол и стены были сделаны из железа. Высоко под потолком располагались семь зарешеченных окон, пропускавших воздух и свет. Кроме них и высоких створчатых дверей ни единый выступ, ни щель не нарушали матово черневшую поверхность. В углу стояла железная кровать, покрытая охапкой соломы, рядом — сосуд с водой и грубая миска, наполненная еще более грубой едой.

Даже неустрашимый Вивенцио содрогнулся в ужасе, когда ступил в мрачное узилище и услышал, как с грохотом затворяют массивные створки дверей молчаливые люди, приведшие его сюда. Молчание их казалось пророческим и обещало погрести его заживо в пугающей тишине.

Как жуток был звук их удалявшихся шагов! И только слабое эхо замерло в извилистых переходах, страшное предчувствие выросло в душе: отныне ничто, ни голос, ни взгляд не нарушат его одиночества, в последний раз видел он человеческое существо! В последний раз видел он яркое небо над улыбающейся землею, и в последний раз видел он тот прекрасный мир, что был так любим им и что так любил его. Здесь суждено ему завершить свои дни, ему, едва начавшему жить. Но какая же смерть уготована ему? Будет ли он отравлен? Или убит? Нет — дли этого незачем было заключать его. Возможно, голод — тысяча смертей в одной. Об этом страшно думать, но еще страшнее — рисовать картину долгих затворнических лет, когда мысль, не находя спасения от одиночества, либо тонет в безумии, либо замирает в идиотическом оцепенении.

Побег из темницы был бы возможен, если бы руки его вмещали достаточно сил, чтобы раздвинуть железные стены. На милость врага не оставалось надежды. Принц Толфи не желал ему мгновенной смерти, иначе жестокость его давно бы нашла выход. Очевидно ему сохранили жизнь в угоду более изощренному плану мести. Но что же избрал утонченный мучитель…

Был вечер, когда Вивенцио вошел в темницу; наступила ночь, пока он ходил взад и вперед, перекатывая в мозгу ужасные предположения. Звон колоколов замка или близлежащего монастыря не долетал до его окон и не мог указать ему, который час. Он часто останавливался и прислушивался: не раздается ли звук, указывающий на присутствие другого человеческого существа, но одиночество пустыни, могильная тишина не были столь плотны, сколь плотно было то угнетающее уединение, что окружало его. Сердце его упало, и в отчаянии он бросился на соломенную подстилку своего ложа. Очищающий сон стер печали минувших суток, и приятные грезы заново расцветили его существо; в радужном забытьи он забыл, что является пленником Толфи.

Когда он проснулся, наступил день; но как долго длился его сон, он не знал. Теперь могло быть и раннее утро и могла быть середина дня, время для него текло чередою света и темноты. Прошедший сон вернул ему друзей и подруг, и потому, пробудившись, он не сразу вспомнил, где находится. Он огляделся, недоумевая, поднял горсть соломы, как бы спрашивая себя: что все это значит? Но память очень скоро развеяла туман, заволокший события вчерашнего дня; услужливое воображение ослепило, обрисовав зловещее будущее. Контраст ошеломил его…

Когда волнение улеглось, он осмотрел свою мрачную клеть. Увы! Дневной свет подтвердил то, что приоткрыла вчера мрачная неясность сумерек — совершенную невозможность побега. Однако, когда глаза скользили вдоль стен, два обстоятельства поразили его. Первое, так думал он, могло оказаться игрой воображения, но второе было несомненно. Пока он спал, кто‑то переменил кувшин с водой и миску, и теперь они стояли около дверей.

Даже если бы он усомнился, полагая, что спутал место, где видел их накануне, то убедился бы в обратном, так как кувшин в его камере теперь был совсем другой формы и другого цвета, чем вчера, а еда была заменена и выглядела гораздо лучше. Значит, сегодня ночью в камеру к нему входили. Но как? Неужели он спал так крепко, что не слышал грохота железных дверей? Нельзя сказать, чтобы такое не было возможно, но, допуская, что в камеру к нему входили, Вивенцио должен был предположить наличие еще одного выхода, о существовании которого он не подозревал. Тогда следовало, что смерть от голода не была его предопределением, а загадочный способ, каким снабжали едой, явно указывал на то, что его хотят лишить самой возможности общения с внешним миром.