Борис Евгеньев - Голос друга

Книга была прочитана. Он ушел, ревниво унеся ее с собой. Больше я его не видела. Я узнала только, что зовут его Гриша Шелест.

Ну, а я — я начала борьбу. Впрочем, это слишком громкое слово для определения тех неумелых, а по существу робких попыток, с помощью которых я старалась что-то исправить, что-то изменить. Раздобыв кое-какие книги в жалкой уездной библиотеке, я читала детям после уроков Пушкина и Некрасова, Кольцова и Никитина. Пробовала даже организовать школьный театр. Беседовала с родителями моих учеников…

И что же? Вы и представить себе не можете, сколько насмешек, унижений и оскорблений пришлось мне испытать, какой злобный вой и визг поднялся вокруг меня по всей губернии, в какой грязи готовы были меня утопить! А ведь я — старый человек, мой друг, и сил у меня не так уж много!..

И вот наступил конец, которого я в общем-то ждала, — ждала не без страха, но с душевной готовностью все перенести, все вытерпеть и не отступить.

Меня отстранили от работы в школе, попросту с позором выгнали.

Но я ни о чем не жалею, ни в чем не раскаиваюсь, ничего не боюсь. Хочу вернуться к мечтам и надеждам юности. Во мне пробудилась уверенность, что наш труд увидит иные условия, а мои знания и опыт еще пригодятся людям.

На рассвете я уезжаю отсюда, — пока в наш губернский город. Только что выходила на крыльцо — хотелось еще раз поглядеть на село, в котором прошло столько лет моей жизни… Мороз. Тишина. Ни огонька в темных, занесенных снегом избах. Но ведь в каждой из них теплится живая жизнь. И какое же это великое дело — дать этой жизни свет, радость, счастье!..

Если я о чем и горюю, покидая эти места, так разве только о том, что здесь, в маленькой нищей деревне, одиноким остается ребенок с искрой небесного огня, зароненной в его душу чудесной книгой…»

…Вот и вся история книги, найденной мною на повороте горной тропы, — история, как я представил ее себе.

Прощай, старый, добрый друг!

Сколько людей были также благодарны тебе, как и я в тот день, когда, дочитав последнюю страницу, я уходил от горной реки, взволнованный певучим шумом быстрых струй, осенним запахом буковых лесов, сиянием далеких снежных вершин и простыми, вечными словами правды и любви!

…Прошло не многим больше трех лет с того дня. В холодную метельную ночь зимы 1942 года, запорошенный снегом, промерзший до костей, вошел я в избу, в которой расположился штаб полка.

Весь день, пользуясь временным затишьем, я беседовал с бойцами и офицерами, участниками молниеносного, беспримерного по дерзкой отваге штурма вражеских позиций, принудившего гитлеровцев к беспорядочному отступлению на этом участке фронта. Теперь мне предстояло встретиться с командиром полка, чтобы полностью уяснить себе значение этого штурма, о котором нужно было написать очерк во фронтовую газету.

У стола, освещенного светильником из гильзы снаряда, стоял, низко склонившись над картой, худощавый, подтянутый военный с седой головой. Другой — толстый, в расстегнутом кителе — сидел на табуретке, также не сводя глаз с карты.

Когда я вошел, седой поднял голову, отвечая на мое приветствие, и я сразу узнал в нем полковника Петра Александровича Линёва, с которым в свое время меня свела судьба в горном санатории, вернее, не судьба, а старая французская книга. Он мало изменился, только голова стала совсем белой.

Полковник был предупрежден о моем приходе и, жестом приглашая меня сесть, сказал:

— Придется немного подождать, товарищ корреспондент. Скоро освобожусь.

Я сел возле жарко натопленной печки, всем существом своим потянувшись к теплу.

Полковник Линёв и его собеседник, толстый майор, вполголоса говорили о чем-то, то и дело склоняясь над картой, а я, не вслушиваясь в их слова, думал о своем.

Я думал о том, как непохожа эта моя случайная встреча с Петром Александровичем на ту, довоенную, когда мы сидели с ним на террасе, с которой сквозь ветки деревьев были видны синие горы. Мир и благословенная тишина были тогда вокруг… А сейчас за плотно занавешенным окном посвистывала метель, темное мутное небо призрачно озарялось далекими вспышками, и глухой гул раскатывался порой над землей. И мне казалось — не три года, а целая вечность прошла с той, мирной поры.

Наконец майор ушел в соседнюю комнату и полковник пригласил меня к столу.

Я назвал себя, напомнил о нашей первой встрече.

— Как же, помню, помню! — сказал Петр Александрович, всматриваясь в мое лицо. — Сразу-то я вас не узнал.