Шиван Доуд - Утешение в дороге

– Ты всегда останавливаешься здесь, Холли, – сказала она. – Каждый раз.

– Да.

– Тебе что-то нравится?

– Да. – Я убрала руку с зеленого лайма и ощупала другую сумку, волосатую, как кокосовый орех. – Мама говорила, что хорошо одетую леди можно узнать по сумке на ее руке.

– В самом деле? – Фиона посмотрела через плечо на потрепанный черный рюкзак, с которым ходила за покупками. – Значит, я в пролете.

Потом я погладила сумку, сделанную из искусственной тигровой шкуры.

– Может быть, эту хочешь? – спросила Фиона.

Сумка напомнила мне обивку нашего дивана в доме в небесах, и я едва не сказала «да». Но потом вспомнила, как на этом диване валялся Дэнни-бой, шлепая губами во сне.

– Нет. Мне больше нравится вон та. – Я показала на «ящерку», которая висела на крюке, поблескивая на свету. Я с самого начала положила на нее глаз. Она была классная: серебристо-зеленая, с ремнями на спине и тремя молниями, похожими на раздвоенные языки, и кожа выглядела сморщенной и потрескавшейся, как у настоящей ящерицы.

Фиона усмехнулась.

– Смело, – сказала она. – Оригинально.

Она потянулась и сняла рюкзак с крюка, и продавщица назвала цену – девять фунтов, но сказала, что отдаст нам за восемь.

Я знала, что Грейс убила бы за эту сумку, потому что обожала всяких рептилий и мечтала заиметь ручную змею, чтобы носить ее на шее как аксессуар супермодели. Я достала свой кошелек и посмотрела, сколько у меня денег, но Фиона накрыла мою руку ладонью.

– Холли, – сказала она. – Это мой подарок.

– Но до моего дня рождения еще так далеко.

– Тогда мы назовем это подарком не на день рождения. – Она протянула деньги, и продавщица отдала мне сумку, и я, счастливая, набросила ее на плечо и положила в нее кошелек. «Ящерка» прижилась сразу.

– Выглядит замечательно, – сказала Фиона. – Сногсшибательно.

Я чувствовала себя как в Рождество на той оживленной базарной улице.

– Спасибо, Фи, – сказала я, застегивая молнию рюкзачка. – Спасибо. Большое спасибо. – Фи, так называл ее Рэй. Я никогда не позволяла себе такой фамильярности, это просто вырвалось.

Фиона закусила губу и отвернулась. Ее рука скользнула по моей руке и повисла. Она улыбнулась и снова шагнула в толпу.

– Давай займемся покупками, Холл, – сказала она.

Я шла позади нее, поглаживая «ящерку» и думая о том, сколько в ней разных отделений и что туда можно положить. Я даже не стала злиться из-за того, что Фиона назвала меня Холл. Я летела по воздуху, всего десять секунд, и все во мне пело, как будто мир стал огромной музыкальной планетой.

Телефонная трубка лежала у меня в руке, но в ней не звучал голос Фионы. Я с треском повесила ее на рычаг. «Ящерка» на полке выглядела усталой. Застежки-молнии пообтрепались, и блеск потускнел под дождем. На улице зажглись фонари. Толпы проносились мимо, как будто время ускорилось. Фиона уходила, уходила, ушла. И меня окружал не Тутинг, а Кармартен, старейший город Уэльса, даже отдаленно не напоминавший дом.

Я чуть было не вернулась в полицейский участок. Я представила себе, как захожу и говорю дежурному сержанту, что сбежала, и у меня невротическая потребность в поддержке, и не могут ли они забрать меня и вернуть домой, пожалуйста. Только они отправят меня прямиком в тюрьму для несовершеннолетних. Соберутся на совещание, скажут, что я опять нарушила свое обещание, и назначат мне исправительный срок в 28 дней с возможностью продления, как Триму. Нет, я бы предпочла умереть.

Это для твоего же блага, Холли . Все так говорили, кроме Майко, который всегда был на моей стороне, что бы ни случилось. Майко рассказывал, каким хулиганом и бунтарем был в юности, похлеще нас. Однажды он провел ночь в тюрьме за пьянство. Когда в полиции его заставили вынуть все из карманов, там оказалось двенадцать трофеев, которые он собрал, выпив бутылку виски. Он рассказывал, как бросил пить пять лет назад, когда начались проблемы с печенью, но ему все равно приходится регулярно ходить на собрания группы и держать обещание вести трезвый образ жизни.

Чтобы выбраться из тюрьмы, мне тоже пришлось дать обещание. Больше не убегать. Не заниматься проституцией. Я так отчаянно хотела на волю, что поклялась стать монахиней. Чтобы закрепить свои слова, я записала их на бумаге. После этого меня выпустили. И теперь, поскольку я опять оступилась, мне больше не поверят, сколько бы я ни клялась. На мне поставят крест.