Марсель Паньоль - Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

Вдруг над лесной порослью пронеслась тень. Вскинув глаза, я увидел кондора. Он находился уже не в высшей точке небосвода и по-прежнему величественно парил; размах его крыльев казался мне вдвое больше, чем размах моих рук. Он забирал влево от меня. Я подумал, что он явился сюда из чистого любопытства - взглянуть на пришельца, дерзнувшего проникнуть в его владения. Но тут я заметил, что он делает за моею спиной разворот и выплывает справа; в ужасе я понял, что являюсь центром описываемого им круга и что этот круг все сужается!

Тогда мне вспомнился голодный гриф, который Однажды преследовал в саванне раненого Следопыта, поджидая, пока он не умрет от жажды. "Эти жестокие создания целыми днями преследуют путника и терпеливо ждут, пока он в изнеможении не упадет, дабы вырывать из его еще трепещущего тела окровавленные лоскуты мяса".

Я схватил свой нож - по неосмотрительности я спрятал его в сумку - и, нисколько не скрываясь, отточил его на камне. Мне почудилось, будто круг смерти перестает снижаться. И, чтобы показать хищнику, что я не изнуренный путник, я исполнил танец диких, заключив его раскатами насмешливого хохота, которые так точно воспроизвело и усилило эхо, что я сам испугался. Но крылатый живодер, по-видимому, ничуть не оробел, а роковой круг все суживался и суживался. Я поискал глазами укрытие - теми самыми глазами, которые он собирался выклевать своим кривым клювом, - и, о счастье, в двадцати метрах справа от меня, в скалистой степс, открылась узкая впадина. Я поднял свой нож концом кверху и, сдавленным голосом выкрикивая угрозы, направился к убежищу, дававшему мне последний шанс на спасение... Я шел напролом сквозь можжевельники и розмарины, царапая икры о дубки-кермесы, ступая по гравию гариги, который осыпался под моими ногами... До укрытия было всего десять шагов. Увы, слишком поздно! Потрошитель уже застыл в двадцати - тридцати метрах над моей головой. Я видел, как трепещут его огромные крылья, как он вытягивает шею, приближаясь ко мне... И вдруг он камнем полетел вниз. Обезумев от страха, заслонив рукой глаза, я с воплем отчаяния упал ничком у большого можжевельника. В тот же миг послышался страшный шум, словно грохот разгружаемой тачки: в десяти метрах передо мною взлетела испуганная стая куропаток, и я увидел хищника; широко и мощно взмахнув крылами, он взлетел, унося в когтях трепещущую куропатку; а за нею в небе тянулся длинный след уныло реявшие перышки.

Я с большим трудом сдержал подступившие к горлу рыдания, которые Верное Сердце осудил бы, и, хотя опасность миновала, я направился к укрытию, чтобы вернуть себе самообладание.

Это была расселина, имевшая форму шатра чуть повыше моего роста и шириной примерно в два шага. Я притоптал бауко, устилавшую землю, уселся, прислонившись спиной к скалистой стене, и обдумал создавшееся положение.

Во-первых, я понял, что хищник и не собирался на меня нападать, а выслеживал куропаток; бедняжки долго бежали впереди меня, не смея взлететь, они знали - их поджидает крылатый убийца... Это предположение рассеяло мою тревогу: хищник не вернется.

Во-вторых, я порадовался тому, что, стараясь утолить жажду, выбрал совсем гладкую и совершенно круглую гальку: оказалось, что я ее проглотил в смятении чувств.

Кожа на правой щеке "тянула". Я потер щеку, но ладонь прилипла: прижавшись к сосне, когда меня напугали голубые птицы, я вымазался смолой. Я знал по опыту, что без оливкового или коровьего масла снять смолу нельзя; остается только терпеть эту "натянутость" и ощущение, что щека у тебя картонная. А если ты избрал судьбу команча, то такие мелкие неприятности не в счет.

Меня больше тревожило состояние моих икр. Они были исполосованы вдоль и поперек длинными красными царапинами - точь-в-точь прутья решетки, и вдобавок под кожу попала уйма тоненьких колючек. Я терпеливо вытащил ногтями одну занозу за другой. Ранки мои горели, поэтому я решил приложить к ним травы: каждому известно, что горные травы быстро исцеляют рапы... Но я, очевидно, ошибся в выборе лекарства: после усиленного втирания тимьяна и розмарина кожу так стало жечь, что я запрыгал и взвыл от боли... Тогда я тут же съел половину апельсина, чтобы подкрепиться, и это помогло мне больше всего.

Затем я попробовал подняться на плато, но подъем по этой последней осыпи оказался труднее, чем я предполагал; к тому же я открыл, что осыпи от природы свойственно осыпаться. Едва я добирался на четвереньках почти до самой вершины, как я тут же съезжал вниз на ковре перекатывающейся гальки. Я отчаялся было в благоприятном исходе, однако заметил вдруг "камин" - небольшую расселину, узковатую для взрослого, но подходящую для меня.