Софья Радзиевская - Болотные робинзоны

– Ты чего? – спросила встревоженная бабушка Ульяна.

– Ой, живот!.. Живот мне съела!

– Мя-у! – глухо послышалось у неё под шубкой. – Мя-ау-у.

Чёрная лапа с растопыренными когтями высунулась между пуговицами шубки и замахала по воздуху. За ней показалась чёрная кошачья голова с открытым ртом: видно было, что и кошке порядочно досталось под тесной, наглухо застёгнутой шубкой.

– Кошка! – воскликнула бабушка Ульяна. – Да на что ты её взяла? Она бы у раненых жила и жила!

– Коска! – в восторге запищали близнецы.

– Жа-а-лко, – всхлипывая, ответила Маринка, тщетно пытаясь запихнуть кошачью голову обратно под шубу. – А она лягается, а когти острые, больно!

Гришака молча повернулся, оттолкнул Маринкину руку, вытащил кошку и, морщась от боли, засунул её себе за пазуху.

– Не реви, – сказал он сурово, – ишь затискала совсем, у тебя там и лягушке тесно.

Шли не по вчерашней дороге – от Малинки, а прямиком, по кратчайшей дороге к озеру. Бойцы тащили санки по очереди, до озера надеялись дойти ещё в сумерках.

– Раньше и не надо, – говорил Сергей Ильич. – Мы, пока светло, сами стараемся сидеть как мыши. Ночь – это наш дом. Сегодня же ночью тебя, Верушка, прямо в воздух со всем выводком пустим и утром уже будете далеко в тылу, в нашем госпитале. А там разберёшь, кого – куда.

– Всех оставлю себе, – просто сказала Вера Николаевна. – Разве их можно разъединить после всего, что они вместе, пережили? И бабушка, я уж знаю, никого от себя не отпустит. Все мои будут.

– На будущей неделе я и сам слетаю в Москву, денька на три, на совещание командиров партизанских отрядов.

Сергей Ильич сказал это так просто, точно речь: шла о чём-то совсем не трудном, обычном, Вера Николаевна поймала восхищённый взгляд Саши и улыбнулась.

– Ему шестьдесят три года, – шёпотом сказала она. – Я у него в отряде полгода и ни разу не видела, чтобы он показал, что устал или ему трудно. Ушёл из города от немцев с двумя товарищами по службе. А теперь у него большой отряд, и Москва с ним советуется об операциях в немецком тылу.

Идти стало труднее. Частые мелкие сосенки мешали лыжам и задерживали санки. Маринка иногда вздыхала, но, покосившись на брата, строго сжимала губы и мужественно шагала вперёд. Сергей Ильич ласково на неё поглядывал.

– Молодец, молодец, девочка! – говорил он. И Маринка радостно вспыхивала и ещё старательнее скользила по свежему пушистому снегу, налипавшему на лыжи.

Короткий зимний день незаметно перешёл в сумерки. Степан уже несколько раз тревожно оборачивался и, наконец, остановившись, дождался Сергея Ильича.

– Опаздываем, товарищ командир, – тихо сказал он. – Не заблудиться бы. Очень уж тут для ночи примет мало.

Сергей Ильич не успел ничего ответить, как дед Никита остановился около них.

– Я, товарищ командир, по любому дереву здесь всё узнал бы, да глаза мои дальше куриного носа не видят!

Сергей Ильич внимательно посмотрел на него и опустил руку в карман.

– А вблизи видишь? – спросил он. – Вроде меня, значит. Ну-ка, надень вот это, дед, да посмотри, не увидишь ли примет?

Дед Никита поднёс к глазам большие очки, такие же, как красовались на носу у Сергея Ильича.

– В жизни не пробовал, – проговорил он неуверенно. – А ну, как оно бывает…

Надев очки, дед некоторое время стоял, не шевелясь, странно вытянув шею и поворачивал голову, точно воротник сделался ему тесен.

– Вижу! – закричал он вдруг таким отчаянным голосом, что Маринка вскрикнула и бросилась к нему. – Вижу! Товарищ командир! Глаза мои! – и повалился на колени.

Проворно наклонившись, Сергей Ильич схватил его за плечи.

– Тише, дед, – сказал он, строго, – ребятишек напугаешь. Вставай, говорю. Ну хорошо, что подошли. Теперь веди, не то плохо нам будет.

Но дед Никита уже поднялся и снова стоял на лыжах. Его трудно было узнать: спина распрямилась, он будто помолодел.

– Вправо ударились, – сказал он, наконец, осмотревшись. – Сюда заворачивай! Постой, я вперёд пройду. И, став во главе колонны, он решительно повернул налево. – Через час на Лебяжьем будем, – уверенно проговорил он.

Все точно подтянулись, подбодрились и двинулись быстрее.

Зоркие глаза Степана заметили, что Маринка уже несколько раз споткнулась, но мужественно, не жалуясь, шагала дальше. Поравнявшись с ней, он молча поднял её на воздух и снял с ног маленькие лыжи.