Валерий Вайнин - Корова и слово

Иду я домой по тропинке,
вдруг вижу: стоит грузовик
и, глядя в окно из кабинки,
сидит за рулём снеговик.
На нём голубая фуражка,
и шепчет он, словно в бреду:
«О Боже, где бродишь ты, Сашка!
Тебя с нетерпеньем я жду…»

Вмешалась Натка, слыша это:
«Твой снеговик сошёл с ума.
Он позабыл, что нынче лето,
а вовсе даже не зима.»
Но брат внезапно рассердился,
задев коленом о кровать:
«Пойми, он просто заблудился!
И прекрати перебивать!»

Шептал он: «Где бродишь ты, Сашка!
Тебя с нетерпеньем я жду.»
Легко угадать, что бедняжка
попал без присмотра в беду.
Рукою безвольной и слабой
он по́ лбу размазывал грязь.
Сказал я: «Не будь снежной бабой
и суть обрисуй не таясь.»
Как в воду опущенный с виду,
он всхлипнул: «Так вышло само,
что нанялся я в Антарктиду
пингвинам возить эскимо.
Я очень прошу тебя, Сашка:
не мог бы ты сделать добро
и мне, чтоб украсить фуражку
отдать золотое перо?»
Взглянув на него обалдело
и вдруг растерявшись совсем
ответил я: «Тоже мне дело.
Конечно, бери. Без проблем.»
Он спел голоском соловьиным,
к фуражке перо прикрутил
и эдаким франтом к пингвинам,
в окно помахав, укатил.

Тут не сдержала Натка вздоха:
«Ты, братец, щедрость показал,
а снеговик воспитан плохо:
спасибо даже не сказал.»
Но возразил ей строго Саша:
«Молоть не нужно ерунду.
За доброту свою, Наташа,
я благодарности не жду.
Похоже, ты уже забыла,
как я заштопал тигру пасть?
Послушай-ка, что дальше было,
и постарайся не упасть.»

Знакомой дорожкой
побрёл я домой,
усталый немножко,
немножко хромой.
Гляжу – вот так штука:
собою важны,
навстречу без звука
шагают штаны,
топча оголтело
щетину травы —
без ног и без тела
и без головы.
Штанина пустая
взметнулась над пнём,
нелепо мотая
широким ремнём.

От этих ужасов у Натки
трясучка сразу началась,
и, будто бы играя в прятки,
под стол девчушка забралась.
Но Саша в порванной рубахе
и с сердцем воина в груди
её одёрнул: «Что за страхи?
Всё под контролем, выходи.»

Штаны бестолково
мотали ремнём,
и пряжка сурово
сверкала огнём.
С нахальством бандита,
средь белого дня,
попёрли сердито
штаны на меня,
но в буйстве коротком,
надумав шалить,
забыли, что шмоткам
нельзя меня злить.
И прежде, чем смело
послать их в утиль,
я палкой умело
из них выбил пыль.
Штаны закачались,
роняя ремень,
и в чащу помчались
быстрей, чем олень.
А я, вслед им глядя,
присел на пенёк
и сплюнул в досаде:
ну что за денёк!

«И как же ты не струсил, Саша?
Я бы, ей-богу, умерла!» —
дрожащим голосом Наташа
произнесла из-под стола.
Ответил брат, зевая сладко:
«Крепись: кошмары впереди.
Вот только чаю выпьем, Натка…
Всё под контролем, выходи.»

По лéсу настырно и ловко
с ехидной ухмылкой кривой
за волком гонялась морковка,
мотая торчащей ботвой.
Казалось, ежи и зайчишки,
и даже слепые кроты,
от смеха трясясь, как малышки,
вот-вот надорвут животы.
На радость звериному люду
волк в панике начал орать:
«Не буду, не буду, не буду
тебя тошнотворную жрать!»
Тропинок не видел он толком,
но чуял врага позади.
Морковка бежала за волком,
грозя ему: «Ну, погоди!»

У дома деловито
следила детвора,
как Миша и Никита
скандалили с утра.

– Ты гвоздя не вбил ни разу.
– Ты хвастун и обормот.
– Ты в осколки грохнул вазу.
– Ты загнал кота в компот.

Закапал дождь по крыше,
спугнув ребят с мячом.
И лишь Никите с Мишей
всё было нипочём.

– Ты трусливее зайчонка.
– Ты шумливее собак,
но дерёшься, как девчонка.
– Сам ты плакса и слабак.

Раздался грохот грома,
и обезлюдел двор.
Но не смолкал у дома
душевный разговор.

– Недоразвит ты спортивно.
– А ты каши мало ел.
– Слушать мне тебя противно.
– Ты мне тоже надоел.

Явившийся с кухни хромой табурет
и стул, от царапин рябой,
в гостиной, отважно ступив на паркет,
боксёрский затеяли бой.
Буфет с интересом за ними следил,
а толстый диван поединок судил.