Елена Ланецкая - Одолень-трава

«Радость мира» прекрасно осознавала всю опасность затеянного ею дела: ту опасность, которой подвергались эти слабые и, казалось бы, беззащитные перед силами Зла создания. Но иного пути не было… Ведь предотвратить беду и вмешаться в ход земной истории высшие силы могли только с помощью земных существ!

Ксюн легко отыскала подземный ход и проникла в Нижний город. Все здесь было по-прежнему: и тусклые мигавшие фонари, и мрак, и сырость… Только жомбики сгинули навек вместе с островом Жомбуль в пучине Озера Грунтовых Вод.

Ксюн не забыла дорогу к домику Скучуна и быстро нашла его. Сердце сжалось при виде знакомого крылечка. Только давно уж на него никто не ступал: пыль и паутина облепили дверь и ступеньки…

«Надо поскорее найти Урча, — подумала Ксюн. — И нечего вздыхать тут без толку… Кажется, Скучун как-то говорил, что жилище Старого Урча напоминает каменную крепость с башенкой. Ага! Вот что-то похожее…»

Да, это была та самая башенка, в которой обитал старик. Он был дома. Уж как обрадовался, увидев гостью, забегал, засуетился с чайником в руке, шаркая шлепанцами и расплескивая заварку…

— Ксюн, ну конечно, Ксюн! А я именно такой тебя и представлял… Скучун ведь частенько рассказывал о тебе. Ах, какая ты умница — решила проведать старика! Да еще безо всякого повода…

— Как, разве не вы послали записку?

— Записку… Какую записку?

— Ну, ту, в которой сказано, что Скучун заболел книжной болезнью и только я одна могу спасти его…

— Нет, деточка, не я, но тот, кто отправил тебе послание, написал в нем истинную правду! Скучун наш действительно в опасности и, быть может, только тебе удастся спасти его.

— Ох, где же он, как он? Пожалуйста, расскажите мне все поскорее, старый… Ксюн запнулась, — я прямо не знаю, как вас и называть…

— Зови меня просто дедушкой. Меня и Скучун так зовет. Да-а-а… Скучун, Скучун… Столько событий случилось этой весной, столько событий… А записку написал кто-то посвященный во все эти таинственные события. Совершенно таинственные, совершенно, да-да… Ты думаешь, завеса тайны приоткрылась для меня, когда я стал Хранителем Личинки? Ни чуточки! И сейчас, летом, я знаю о ней столь же мало, как и весной. Я так ни разу и не видел ее… А все мои привилегии — только ключ от древних монастырских катакомб, где пребывает она, да звание Хранителя… И стоит лишь мне появиться там, под арочными сводами, как стая синих бабочек устремляется мне навстречу, окружает со всех сторон живой завесой, и уже ничего, кроме трепета крыльев, разглядеть невозможно.

— Так значит, даже вы не видали Личинку?

— Ни разочка! Ее тайна сокрыта от нас. Но я с этим уже смирился.

— Урч, но в чем же тогда ваша работа?

— Я должен следить, чтобы вход в катакомбы был заперт и никто, кроме меня, не смог проникнуть туда. А знаешь, Ксюн, иногда оттуда доносится удивительная музыка, она завораживает душу, прозрачная, как горный хрусталь! Там еще что-то звенит, а по ночам слышно пение. Я, бывает, часами засиживаюсь под этими сводами, глядя, как дрожат крылья бабочек, и слушая чьи-то неслыханные ночные песни. Меня в эти минуты охватывает радостное волнение, я чувствую прилив сил, и хочется сделать что-нибудь важное… Не знаю отчего, но поблизости от Личинки душа моя ликует, она словно покидает тело и порхает вместе с синими бабочками! И на память сами собой приходят стихи. Представь себе, я, старый дурак, сижу на полу в катакомбах, блаженно улыбаюсь и читаю стихи… Вслух. Как мальчишка!

Старый Урч, кряхтя, присел перед камином и принялся ворошить кочергой полыхавшие поленья. Он замер перед огнем, словно завороженный, и глубоко задумался о чем-то, будто позабыв о своей гостье.

Ксюн в нетерпении кусала губы, ковыряла заусенцы на пальцах — время шло, пауза затянулась. Наконец, она не выдержала:

— Дедушка! Так что же случилось со Скучуном? Что у него за книжная болезнь такая?..

— Ах, да! — Урч, вздрогнув, оторвался от языков пламени. — Ты уж прости меня, Ксюшечка. Все о себе да о себе болтаю… Стар, видно, стал, даже собственных мыслей удержать не могу. Разбегаются… Великое это дело — мысли. Сильнее всего на свете они бывают. Вот и Скучуна полонили, да. Окрутили с головой, пуще любой веревки.

— Кто, мысли?

— Ну да. Помыслы тех удивительных и умнейших человеческих существ, что жили на Земле и сто, и двести, и тысячу лет назад… Раздумья свои, озаренья и мечты они записывали на бумаге, чтобы через долгие-долгие годы кто-нибудь смог побеседовать с ними и проникнуться тем же, чем жили они…