Вероника Коссантели - Ископаемые

Собравшись с духом, я закинул содержимое корзины как можно дальше от себя. Подпрыгивая, Дональд и Джемайма подбежали к хлебу и резко затормозили, размахивая крыльями, которые выглядели недостаточно большими для их массивных тел. Затем опустили головы и стали рассматривать свой завтрак.

Они перевернули кусочки хлеба, приподняв их клювами, будто под ними могло что-то прятаться. Потом швырнули прочь и потеряли к ним интерес. Подняв головы и вытянув длинные шеи, они пристально посмотрели на меня.

Внутри у меня все перевернулось. Я принес не ту корзину . Эти птицы не питались хлебом, только не с такими клювами. Нет, Дональд и Джемайма любили свежее мясо.

А единственным свежим мясом на горизонте был я.

Я представил, как всюду – в школе, на спектакле, в коридорах и в раздевалках – все будут перешептываться: « Слышали о Джордже Дрейке? Да, о том, которого съела утка…»

Дональд и Джемайма разделились и стали подходить ко мне с разных сторон. Они на меня охотятся . Сердце бешено колотилось. Они одна команда – у меня нет шансов…

Я не был готов стать обедом для уток и огляделся по сторонам. Но какой у меня выход? Птицы перекрыли линию отступления к ферме. Вряд ли я сумею их обогнать, бегали они наверняка куда быстрее меня. Впереди простирались гладкие воды пруда, который больше походил на небольшое озеро. Вспомнив о том, что случилось с рукой миссис Линд, я вздрогнул. Нет, только не пруд. Я посмотрел на заросли деревьев, растущих на берегу у кромки воды. Вряд ли Дональд и Джемайма умеют летать: эти крылья-коротышки никогда не позволят им оторваться от земли. А я, в отличие от них, неплохо лазал.

Итак, моим единственным шансом было залезть наверх.

Я рванул к ближайшему дереву, ухватился за ветку и оторвался от земли. И как раз вовремя: более легкая и проворная Джемайма разогналась не на шутку. Она сделала выпад и схватила меня за ногу. Я отчаянно пытался освободить ногу. Удивительно, но мне это удалось. Джемайме достался лишь зеленый сапог, который теперь торчал у нее из клюва. Я решил не думать о том, что произошло бы, будь сапог мне впору.

Пока Джемайма разрывала резиновый сапог на мелкие зеленые лоскутки, Дональд подошел к подножию дерева, топая лапами-пиццами. Он делал все возможное, чтобы добраться до меня, вытягивал шею и щелкал огромным красным клювом.

Ногу от клюва отделяли какие-то миллиметры. Я хотел забраться повыше, но дерево оказалось неподходящим. Верхние ветки были слишком узкими и хрупкими – они бы не выдержали моего веса. Пришлось карабкаться на край одной из нижних веток, висящих над водой.

Теперь Дональд не мог до меня добраться, но я все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Я вспомнил дельфинарий: дельфины выскакивали из воды и прыгали через кольца. У них это здорово получалось, даже у мощной касатки. Они бы с легкостью запрыгнули на высоту моей ветки. Но я надеялся, что ихтиозавры не такие хорошие акробаты. Я сидел, вцепившись в ветку и напряженно вглядываясь в глубину водоема. Меня мучил один вопрос: то, что мелькнуло среди водорослей в пруду – чья-то темная фигура или просто тень?

Дональду надоело щелкать клювом пустой воздух – ему пришла в голову другая идея. Он схватил одну из нижних веток и принялся раскачивать ее из стороны в сторону, энергично размахивая головой. Все дерево затряслось, и я едва не свалился в воду. Тогда я и услышал треск.

Нет. Пожалуйста. Нет.

Еще одна мощная встряска от Дональда. Снова треск.

Нет-пожалуйста-нет-пожалуйста-нет…

Вдруг из воды вынырнуло что-то скользкое, обтекаемое и серебристое, как в рассказах о мече короля Артура. Только это было больше похоже на бензопилу, чем на меч. Никогда прежде я не видел столько зубов в одном рту. Даже утки попятились, взволнованно трубя.

Сердце застряло в ребрах. Я обхватил ногами прогибающуюся ветку. Теперь в любую минуту может раздаться последний хруст, и я окажусь в пруду с ихтиозавром.

Я еще никогда не думал о смерти по-настоящему. Мама огорчится. Ей придется очень много заниматься йогой, чтобы снова повеселеть. Еще ей придется написать электронное письмо папе. Приедет ли он на мои похороны? Останется ли от меня хоть что-то , чтобы похоронить? Гарри расплачется. Гарри всегда плачет, но недолго. Фрэнк проплакала полтора дня, когда скончался ее хомячок, но то был хомячок. А я – всего лишь брат. Пожалеет ли она, что не была ко мне добрее? ХРУСТЬ!