А Богуш - Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

Теперь они видели перед собой на полу геогра­фическую карту, на которой был обозначен остров неизвестной земли, неизвестной планеты. Донател­ло успел прочесть надпись «Мертвая земля».

— Вы совершите путешествие сквозь время,— властно заговорил голос из бутылки,— вы прибу­дете на Мертвую Землю, чтобы вновь наполнить ее жизнью, вы, черепахи! Знайте же, что все сотво­ренное не покоится во Мне. Узрите мое могуще­ство! Хотя я и поддерживаю все живые существа, и хотя я нахожусь повсюду, я не есть часть этого космического проявления, поскольку Я Сам — источник творения. Поймете, что точно как могучий ветер, дующий повсюду, остается всегда в небе, так и все созданные существа всегда остаются во мне. В конце эпохи все материальные проявления входят в мою природу, в начале следующей, бла­годаря моему могуществу я творю их вновь. Весь космический порядок в Моей власти. По Моей воле он проявляется снова и снова, и по Моей воле он уничтожается, когда приходит время. Я — есть обряд, я — жертвоприношение, воздаяние пред­кам, целительная трава, воспевание. Я — масло и огонь, и подношение. Я — отец этой вселенной и мать. Я — опора и прародитель. Я — объект позна­ния, и тот, кто очищает, и слог Ом. Снова раздалась мелодичная, легкая музыка, и мягкий нежный го­лос прочел нараспев:

Тысячи горных вершин,

Клубятся на них облака.

Дождь внезапно полил

И перестал опять.

Вдали деревья видны,

А над ними закат.

Все это я в стихах

Как смогу передать!

Мир, незнакомый совсем,

Там, среди горных высот.

Манит зеленым флажком

Трактир на моем пути.

Реки да горы в мечтах,

Не надо иных красот, —

Здесь, отрешась от дел,

Лето бы мне провести!

Чтобы сосна под окном,

А во дворе бамбук,

Только одна тишина

Пусть у меня гостит.

Птиц я еще позову

Мой разделить досуг,

Пусть прилетают сюда

Время со мной провести.

Белую чайку корю,

Ту, что страха полна:

Снизиться хочет и вдруг —

В сторону во всю прыть.

Мы старые же друзья!..

Или из новых она?

Или теперь со мной

Не о чем ей говорить?

Когда же песня кончилась, голос, доносящийся из бутылки, начал свой неторопливый рассказ о Мертвой Земле, утонувшей во времени и о ее оби­тателях!

ГИББО

— Гиббо... Гиббо, — прошептал голос, — Гиббо... вероятно и вы, черепахи, еще его помните? Это был такой знаменитый художник, что вряд ли в то время нашелся бы человек, который мог бы с кистью в руках сравниться с ним. Я расскажу вам историю его прошлой жизни... В ту пору было ему, пожалуй, лет под пятьдесят. Низенький, тощий, кожа да ко­сти, угрюмый старик. Во дворец к его светлости он являлся в темно-желтом платье, на голове — шапка. Нрава был он прегадкого, и губы его, поче­му-то не по возрасту красные, придавали ему не­приятное сходство с животным. Говорили, будто он лижет кисти и оттого к губам пристает красная краска, а что это было на самом деле — кто его зна­ет? Злые языки говорили, что Гиббо всеми своими ухватками похож на обезьяну, и даже кличку ему дали: Гибон.

Да, раз уж я сказал Гибон, то расскажу заодно вот еще о чем. В ту пору во дворце его светлости возвели в ранг камеристки единственную пятнадца­тилетнюю дочь Гиббо, милую девушку, совсем не­похожую на своего родного отца. К тому же, может оттого, что она рано лишилась матери, она была задумчивая, умная не по летам, ко всем внимательная, и потому все другие дамы, начиная с дворцо­вой управительницы, любили ее.

Вот по какому-то случаю его светлости препод­несли ручную обезьяну из провинции, и сын его светлости, большой проказник, назвал ее Гиббо. Обезьяна и сама по себе смешная, а тут еще такая кличка, вот никто во дворце и не мог удержаться от смеха. Ну, если бы только смеялись, это еще ни­чего, но случилось, что когда она взберется на сос­ну в саду или запачкает полы в покоях, люди заба­вы ради подымали крик: «Гиббо! Гиббо!» — чем, конечно, сильно донимали художника.

Как-то раз, когда дочь Гиббо, о которой я сейчас говорил, шла по длинной галерее, неся пакет с письмом, из противоположной двери навстречу ей, прихрамывая, кинулась обезьяна Гиббо — она, видно, повредила себе лапу и не могла взобраться на столб, как обычно делала. А за ней — что бы вы думали? — гнался молодой господин, размахивая хлыстом и крича:

— Негодный воришка! Постой, постой! Увидев это, дочь Гиббо было растерялась, но тут как раз обезьянка подбежала, уцепилась за ее по­дол и жалобно заскулила. Девушке сразу стало так ее жаль — прямо не совладать с собой. С веткой сливы в руке она отвела пахнущий фиалками ру­кав, нежно обняла обезьянку и, склонившись, пе­ред молодым господином, ясным голоском обратилась к нему: