А Богуш - Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

И все же, невзирая на возраженья, я упросил матушку дать мне нужную сумму и приобрел картину. После этого я отправился с ней на Гавайские острова. Не мог же я лишить дорогого брата сва­дебного путешествия. Вот почему всегда, садясь в посад, я прислоняю картину лицом к стеклу: пусть брат и его возлюбленная наслаждаются пейзажем.

...Ах, как был счастлив мой брат! И девушка с восторгом принимала его поклонение. Они выгля­дели как настоящие молодожены: прижавшись друг к другу и стыдливо краснея, все не могли наговориться.

Лишь одно обстоятельство омрачает счастье моего брата: годы не старят девушку — ведь она, при всей ее неувядающей красоте, только кукла, сделанная из шелка. Брат же, как попал на картину, так и остался живым человеком из плоти и крови и потому неотвратимо дряхлеет — как я. Увы! — мой двадцатипятилетний красавец брат превратил­ся в немощного старика, лицо его избороздили уродливые морщины. Вот почему такое отчаяние сквозит в его взоре. Немало уж лет прошло... Бед­ный мой брат!..

Незнакомец вздохнул и взглянул на картину.

— О-о, я совсем заболтался. Но я вижу, вы ве­рите мне. Вы ведь не станете утверждать, как неко­торые другие, что я сумасшедший? Кажется, мой рассказ произвел на вас впечатление... Наверное, брат устал. Да и неловко им перед чужим челове­ком... Пусть они отдохнут.— Мой собеседник стал заботливо заворачивать картину в черный атлас.

И тут мне почудилось, что лица у кукол и в са­мом деле слегка растерянные и смущенные, и я мог даже поклясться, что они на прощанье приветливо улыбнулись мне.

Мой попутчик надолго погрузился в молчание. Молчал и я. Поезд с грохотом несся вперед, в ночь. Но вот минут через десять он стал замедлять ход, за окнами промелькнули тусклые огоньки. Через мгновенье поезд остановился на каком-то крохот­ном полустанке в горах. В окно я увидел дежурно­го, одиноко стоявшего на платформе.

— Разрешите откланяться...— Незнакомец под­нялся.— Я выхожу. Сегодня я заночую здесь, у родственников.

Он взял картину под мышку и поспешил к две­рям. Выглянув из окна, я увидел его худую фигу­ру — в этот миг он был совершенно неотличим от старика на картине. Остановившись на перроне, он протянул дежурному свой билет. В следующее мгновенье тьма поглотила его...

И вот, на столе в поезде, передо мной осталась эта огромная бутыль. Во время нашего разговора он вытащил ее из чемодана и, вероятнее всего, про­сто забыл забрать,— закончил свой рассказ взвол­нованный Раф.

— Так я и поверил,— попробовал засмеяться Донателло.

Но дыхание, доносящееся из бутылки, стало вдруг громче и глубже. И через несколько минут вся каюта космического корабля заполнилась ка­ким-то удивительным благоуханием, послышались чьи-то легкие шаги, шелест невидимых крыльев, зазвучала чудная музыка. И полилась песня:

— Там нежные пальцы — творенье нефрита —

Касаются струн — и вокруг рокотанье,

Иль штор бахрому теребят беспокойно

И вдруг замирают. В тоске ожиданья

Поет она, взглядом гусей провожая,

И в песне задумчивой слышу роптанье.

Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,

И крик в поднебесье возник — и растаял.

Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,

И крик в поднебесье возник — и растаял.

А позднею ночью, как прежде, на запад

В окно она смотрит, вся в лунном сиянье,

И тень гуйхуа на пустынной ступени —

Ветвей колыханье, листвы трепетанье,

Но вот опустились зеленые шторы,

И скрылись за ними печаль и страданье.

Атласное платье просторным ей стало:

Она в дни разлуки так исхудала!

Атласное платье просторным ей стало:

Она в дни разлуки так исхудала!

Когда же прекрасное пение стихло, бутылка от­крылась, словно чья-то невидимая рука с силой вытолкнула из горлышка восковую пробку. Мягкий сиреневый дымок стелющегося сумрачного тумана заполнил пространство. Предметы: столы, кресла, стулья потеряли свои очертания, расплылись, мо­дифицировались в пространстве. Вместо них пока­зались зубчатые заснеженные вершины гор, огром­ные пики которых упирались в бескрайнее небо, по которому плыли белые легкие облака.

Внизу обозначилось темное пятно неизвестной земли, и голос, безусловно принадлежавший не простому смертному земному существу, а голос, проникающий сквозь все живое из-под пластов вре­мени и веков, произнес один священный звук:

— Ом!

— Ом!

— Ом!

— Ом!

— Ом! — повторили один за другим Черепахи, сложив лапы в благоговейном ожидании.