А Богуш - Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

Когда я вернулся туда, где оставил убитого го­рем брата, его на месте не оказалось. Я поспешил вернуться к сосне и, пробегая мимо лотков и пала­ток, заметил один павильончик, который еще не закрылся. Приглядевшись, я увидел подле него брата, прильнувшего к глазку кинетоскопа.

«Братец, ты что?» — Я тронул его за плечо.

Он обернулся. Лицо его я помню и поныне.

Взгляд у него был отсутствующий, устремлен­ный в невидимое далеко. Глаза мечтательно свер­кали, даже голос звучал словно из другого мира.

«Она там... Внутри!» — выдохнул он.

Я сразу понял, о чем идет речь, и приник к глаз­ку. Перед моими глазами всплыло прелестное лицо дочери зеленщика — бессмертной героини любов­ной драмы Кабуки. На картине — ибо это была картина в технике «осиэ» — художник запечатлел сцену свидания: очаровательная девушка нежно прильнула к своему возлюбленному в покоях храма.

Без сомнения, то было творение гениального ма­стера. Особенно ему удалась девушка: от нее не­возможно было оторвать глаз, чудное лицо ее ды­шало жизнью. Даже мне показалось, что она жи­вая, так что я нисколько не удивился странным речам брата:

«Я понимаю, что это всего только кукла, сделан­ная из шелка, но я не могу разлучиться с ней. О, как бы я желал быть на месте ее возлюбленного и поговорить с ней хоть раз!»

Брат стоял в каком-то оцепенении. Я догадался, что картину он разглядел с башни — через полуот­крытую крышу павильончика.

Сгущались сумерки, толпы посетителей редели. Возле павильона с кинетоскопом слонялись толь­ко мальчишки, которым явно не хотелось уходить. Однако потом и они куда-то исчезли.

Небо хмурилось весь день, но сейчас облака, на­бухшие влагой, висели совсем низко, усугубляя мрачное чувство. Где-то вдалеке слышалось угро­жающее ворчание грома. А брат все стоял как поте­рянный, отрешенно глядя куда-то вдаль. Так про­шло довольно много времени.

Тьма спустилась на землю; над павильоном, где выступали акробаты, зажглись яркие газовые огни вывески. Вдруг брат, точно очнувшись от забытья, схватил меня за руку:

«Я придумал! Сделай то, что я скажу: переверни бинокль и посмотри на меня с другого конца!»

То была странная просьба. Но сколько я ни до­бивался объяснений, брат упрямо твердил:

«Не спрашивай, делай, как я велю».

Надо заметить, что я всегда питал отвращение ко всякого рода оптическим приборам. Все эти би­нокли, отдаляющие и уменьшающие предмет до размера песчинки или, напротив, чудовищно уве­личивающие его, микроскопы, способные превра­тить крохотного червяка в ужасающего дракона,— во всем этом есть что-то от черной магии. А потому я редко брал драгоценный бинокль брата. Он поче­му-то казался мне орудием дьявола...

И уж, конечно, смотреть в него на задворках без­людного храма в ночной час было совсем уже дико и страшно, но ослушаться я не посмел. Когда я под­нес бинокль к глазам, фигура стоявшего рядом брата мгновенно уменьшилась до полуметра, одна­ко я отчетливо различал ее в темноте. Потом, про­должая быстро уменьшаться,— может быть оттого, что он отошел назад? — брат превратился в краси­вую куклу, которая воспарила в воздух... и растая­ла в ночной мгле.

Ужас объял меня. Я бросил бинокль и заметался из стороны в сторону, в отчаянии призывая брата:

«Где ты? Братец! Отзовись!»

Но все было тщетно. Я его не нашел. Да, мой друг, брат исчез из этого мира... С той поры я стал еще больше бояться биноклей — этих дьявольских штучек. И особенно того самого, что вы держали в руках. Не знаю, как там все прочие, но этот при­носит несчастье: стоит взглянуть в него с другого конца — и навлечешь на себя неисчислимые беды. Теперь вам, надеюсь, понятно, почему я так грубо остановил вас?..

Но вот что случилось дальше: устав от бесплод­ных поисков, я вернулся к павильончику с кинето­скопом. И вдруг меня осенила неожиданная догад­ка: а что, если брат воспользовался магическими чарами бинокля и, обратившись в куклу, пересе­лился на картину?

Я упросил закрывшего павильончик хозяина дать мне взглянуть на храм — и что же? Как я и предчувствовал, в неверном свете масляного све­тильника я увидел брата, сидевшего на месте воз­любленного девушки. С выражением высшего блаженства он обнимал красавицу...

Удивительно, но мне не было грустно, напротив, я до слез радовался тому, что заветная мечта брата сбылась.

Сговорившись с владельцем о покупке картины, я прибежал домой и от начала до конца рассказал обо всем матушке. Но, ни матушка, ни отец не пове­рили мне, решив, что я не в себе. Правда, забав­но?..— И мой попутчик захохотал, как над удачной Остротой. Почему-то мне тоже стало очень смеш­но, улыбнулся Раф и оглядел друзей.— Я так и не смог убедить их, что человек способен жить на Картине, — продолжал мой попутчик,— но ведь сам факт исчезновения брата из этого мира лишь подтверждает мою правоту! Отец, например, до сих пор убежден, что брат просто сбежал из дому.