Мила Нокс - Игра в сумерках

Маска подал руку, и Теодор с трудом вскарабкался на коня. Вороной радостно заржал, огласив город громкими звуками, от которых прохожие в недоумении уставились вверх, – и взлетел в небо.

Теодор плохо запомнил полет. Сердце так колотилось и ветер сдувал с седла, что он со всей силы вцепился в Маску и думал лишь о том, чтобы не свалиться. И успеть. Наконец они пошли на снижение. Теодор ощутил, как ветер дует снизу, и как угрожающе быстро приближается земля. Холм с черным деревом посередине.

Едва копыта скакуна коснулись травы, Теодор спрыгнул и взбежал на холм. Он стоял перед сожженным боярышником так же, как месяц назад стоял его отец. Тео ждал тени.

Раньше он боялся ее – ужасной темной фигуры, стоящей на холме и смотрящей на него так пристально. Тени, которая двигалась по следу, словно хотела его остановить. И не зря. Если бы тогда Теодор не струсил…

Он бы догадался, что отец все время ждал его здесь.

– Папа! – позвал Теодор.

Комета яростно сверкала всеми тремя хвостами. «Ну, скорей же!» – взмолился Теодор.

И она появилась. На холме – высокая фигура, словно вырезанная из ночного полотна. И Теодор, ничуть не боясь ее, шагнул к дереву.

– Лазар Ливиану! – назвал он имя.

Тень какое-то время смотрела на него. Теодор тоже молча глядел и ждал, пока она его узнает. Наконец тень встрепенулась и наклонилась, опустившись на руки. В то же мгновение руки и тело ее изменились, и человек больше не стоял на четвереньках, он обратился в животное на четырех лапах, которое медленно подошло к Теодору.

Теодор посмотрел на холм: луна отбрасывала тени на землю. Его тень была дверью, а рядом с дверью стоял лис. И лис держал в зубах что-то маленькое и темное. Этой крохотной тенью был… ключ.

Лис опустил голову, положил тень на траву и чуть попятился. Теодор наклонился, и его позвоночник отозвался болью. В том месте, где лис положил ключ, пальцы Теодора нащупали в траве нечто. Он поднял холодный маленький предмет и уставился на руку.

Он ничего не видел. Пальцы держали пустоту. Однако Теодор посмотрел на землю – и рядом с дверью увидел зависший в воздухе ключ.

Его ключ был тенью. Невидимка, такой же, как отец.

Теодор поглядел на пустое место в шаге от него, которое отбрасывало тень лиса. Тео протянул руку, и пальцы нащупали в воздухе что-то пушистое.

Он коснулся невидимого меха, и внутри начало расти, шириться какое-то особое чувство – большое, как распахнутое небо. Быть может, Маска, гладивший гигантскую волчицу, чувствовал то же? Теодор удивлялся, как можно не бояться своего стража, а теперь понимал. Страха нет. Это – его страж.

Теодор пропустил через пальцы прозрачный мех и прошептал:

– Я вернусь за тобой… папа.

В глазах защипало. Теодор судорожно вдохнул холодный воздух и захлебнулся неведомым щемящим чувством. Ему захотелось приложить руку к солнечному сплетению, потому что там сейчас зиял провал, куда залетал пронизывающий северный ветер.

Перед глазами поплыло, когда тень отступила и исчезла. Слышал ли его отец?

Теодор знал, что настоящий его отец – мэр. Однако ему было плевать. Он чувствовал боль только оттого, что этот мех невидим. Что лис исчез. И Теодор всем сердцем захотел вернуть его, и так сильно, как не хотел ничего: ни кабаньи сапоги в детстве, ни фейерверков, ни сластей, аромат которых доносился из кондитерских. Теодор понял, как это было смешно. Такие жалкие желания. А его заветная цель и жажда, они совсем иные. Они настоящие.

Он вернет маму с папой. Вернет обязательно – что бы ни случилось. Иначе и быть не может. Рано или поздно он найдет их, здесь или по ту сторону Двери. Где бы они ни были, сколько бы лет ни прошло.

Теодор зажмурился и ощутил, как вихрь закручивается вокруг его тела, подобно Господарю Горы, который мечтал сжать его в объятиях. Но Теодор расслабился. Он услышал далекое ржание коня Маски и бой курантов на городской площади, где провожали день, равный ночи, и встречали новый, который будет чуточку длиннее предыдущего. И в этом дне у Теодора больше не останется памяти. Потому что сегодня его день рождения. А значит, через двенадцать ударов он забудет все. Все, что произошло в этот долгий, ни на что не похожий день.

Вихрь приземлился на площадку между полуразрушенными стенами. Ноги Теодора коснулись земли, и он распахнул глаза. Кобзарь уже играл какую-то быструю мелодию, и от стен отражалось эхо, которое все ускорялось и ускорялось с каждым ударом по струнам. Кобза издавала биение сердца, но даже оно колотилось не так быстро, как у Теодора.