Мила Нокс - Война на восходе

© Мила Нокс, 2018

© Макет, оформление. ООО «РОСМЭН», 2018

Макабр — по средневековому поверью — « пляска смерти » (« La Danse macabre »), в которой мертвецы увлекают за собой живых в смертельный танец.

25 февраля,

за три дня до начала Макабра,

Великой Игры со Смертью

На пути к городу Китиле стояла деревенька, а на краю деревеньки — дом. Он пустовал много лет. Саманные стены обветшали, побелка и черепица осыпались, хмель оплел то, что осталось от забора. Разглядеть сараи для гусей за кущами теперь не удавалось.

Дом был мертв.

Но сегодня в нем горел огонек.

Первые звезды зажглись над вершинами Карпат. Весна уже близко и скоро распустятся подснежники, но темнело пока еще рано.

— Говорила, не надо было засиживаться, — проворчала женщина. Кутаясь в кожух, она брела по островкам хрусткого снега. — Ну, поздравили, попраздновали, и хватит. Зачем столько сидеть? Вон уже темно!

— Богдана, успокойся, скоро придем, — отмахнулся мужчина. После череды рюмок ему стало жарко, и он стянул шапку, как и усатый дородный свояк, топающий сзади.

— А если волки?

Кудрявый мальчуган, плетущийся за Богданой, округлил глаза.

— Ой, да какие волки!

— Я же рассказывала про Марту!

— Ну, выскочил на нее волк, подумаешь. С кем не бывало. Спички носи с собой, да и все. Не съел же.

— Карпаты рядом! Лес как-никак! Чего там только не водится… И волки, и шакалы, и…

С горных склонов донесся вой. Звук перекатывался по долинам, наливаясь холодом. Мальчишка подвинулся к матери. Впервые ночью он был так далеко от дома. Ему казалось, они идут вечность, хотя от Китилы до Яломицы всего час хода.

— Ну, хватит. — Мужчина махнул рукой. — Вон уже дворы.

Из мрака выступили первые дома Яломицы, а по правую сторону затемнели верхушки курганов — древних могильников, оставленных даками тысячи лет назад. Ветра до сих пор не стерли напоминание о том, что там, под холмами, лежат царственные мертвецы и их жены.

При виде курганов Богдана поежилась. Потянулась к вороту, чтобы сжать деревянный крестик, спрятанный под кожухом. А тут еще проклятый дом на пути. Она всегда отворачивалась, когда ходила в Китилу, но, если отправляешься в город, хочешь не хочешь, а придется по пути обогнуть это скверное место.

Мужчина зевнул, почесал затылок и обернулся:

— Ну, не устал?

Мальчик не ответил.

— Дануц!

— Свет.

— Чего?

— В окошке свет.

Мальчик указал на дом, стоявший в отдалении от других, — между черных скелетов деревьев белела обшарпанная хата. Мужчина хмыкнул и прищурился.

— Ба! Точно! Хе, небось какая-то малышня залезла. Идиоты, а! Ты смотри не лазь, — он обратился к мальчишке, — слышал?

Дануц охотно кивнул.

— Нехороший то домик.

— Хватит! — поежилась Богдана.

Тут их нагнал отдувающийся свояк.

— Чего, говоришь, нехороший?

— Дом.

— А, этот, с краю?

— Ага. Жила там одна семейка, как их… Лазаряну, что ль? Мужик забулдыга был тот еще, да погуливал, а потом…

— Хватит! — оборвала его Богдана. — Не надо на ночь такое рассказывать.

— Да-a, и поколачивал ее вдобавок… Ну а потом, как Лазаряну рассказывал, пришел после работы — двери открыты, ужин на столе, а жена куда-то запропала. Так и не нашлась! Всякое говорили, мужика того проверяли, мало ли, лишку дал сгоряча…

— И чего?

Сонные глаза свояка заблестели. В маленьких деревнях такие истории любили больше, чем жен: только дай опрокинуть стакан-другой, и начнутся мистические толки: там слышали, тут видели.

— В том и дело — ничего! Но потом…

— Сорин!

Сорин сделал пару шагов по хрусткому снегу и продолжил:

— В общем, нашли того мужика только через неделю. Думали, в запое. С работы пришли, а он лежит на заднем дворе. Синий. И куры все глаза уже выклевали.

Богдана возмущенно зароптала. Дануц споткнулся, засмотревшись на огонек. Вон как мерцает: то скроется за черным кружевом старого сада, то вновь запляшет. Дальний, странный.

«Это свечка, — понял он. — Интересно, кто ее зажег?»

Мальчишка вспомнил, как поп держал мерцающую свечу на похоронах бабушки. Как в ночь на Пасху целый рой огоньков, словно слетевшиеся светляки, освещал церквушку. В свечках есть что-то таинственное.