Андрей Салов: Нафаня

Закрылась дверь за последним гостем. Часы пробили полночь, и едва смолк отзвук ударов, звякнули поднятые в честь именинника кубки, наполненные хмельным медом и брагой из бабкиных запасов.

И грянул пир. Поглощались горы деликатесов, рекой тек хмельной мед. В доме стало шумно, уютно и весело. Нафаню обнимали, жали его маленькие ручонки, трясли за уши. Русалки, исполнив в честь виновника торжества танец, преподнесли ему изумительный букет из лилий, а тролли сделали подарок, достойный заморских гостей, — горсть великолепных изумрудов. Не остался в стороне и я, преподнеся Нафане в качестве презента любимый галстук, что, обсохнув, был снова неотразим и на который домовенок давно положил глаз.

И вновь безумное буйство музыки и веселья. Танцевали все. Я тоже отплясывал лихо, отдавая особое предпочтение молодым и симпатичным ведьмам и русалкам. Особенно одной из них. Я познакомился с чертями, подружился с ее папашей. Я уже был готов сделать ему важное признание, как вдруг веселье разом смолкло и все исчезло. Исчезла и она, с ослепительно-белой розой в черных как смоль волосах.

Пропел петух, и нечисть сгинула в ожидании ночи.

Убрался в угол и Нафаня, и только бабка, покряхтывая, прибирала следы буйного ночного веселья.

То ли я выпил слишком много хмельного меда, то ли ночь без сна дала о себе знать, но, сделав, неловкий шаг, я загремел на пол, пребольно ударившись лбом.

Что было дальше, — не помню. А когда открыл глаза, то увидел белые больничные стены. Я был в больнице!

Спустя минуту, в палату вошел человек в белом халате, а следом за ним мои родители.

— Воспаление легких, — был приговор врача, приковывающий меня к постели на целый месяц.

— Как я сюда попал? — спросил я у родителей. — Как поживает бабка, Нафаня?

Ответом было недоуменное молчание, и только врач едва заметно покачал головой, полагая, что пациент все еще плох и бредит.

Больше я не заикнулся о Нафане. Я лишь спросил о том, как очутился здесь?

Оказывается, сюда меня доставила «скорая», вызванная бабкой. Я пришел к ней продрогший и мокрый, и единственное, на что был способен, — ввалиться в дом и, растянувшись на полу, набить на лбу здоровенную шишку.

Я был вполне удовлетворен рассказом матери, но на бабку в самой глубине души затаил обиду. Хотя сам не знал за что. Быть может за то, что так рано пропели петухи?

Я отвернулся к окну и, прежде чем уснуть, долго созерцал забытую кем-то на подоконнике ослепительно-белую розу.

Весенняя сказка

Весной, когда по-настоящему стало пригревать солнце, я добровольно отрекся от мира большого города, уединившись в тиши и покое деревенской глуши. От нервозности, постоянно преследующей меня, как и большинство людей в городе, здесь, на девственно чистом просторе, не осталось и следа.

В один из солнечных и погожих дней, после вкусного и обильного завтрака, находясь в прекрасном расположении духа, прихватив с собой удочку и банку червей, я направился на пруд, где в полном согласии с собой приступил к созерцанию лениво покачивающегося на чуть рябой водной глади поплавка. Теплые волны по-весеннему щедрого солнца расплескивались по телу, ласкал кожу ветерок, и под тихий шелест камыша незаметно подкрадывалась дремота. Не схватить бы солнечный удар, было последней мыслью, прежде чем разум погрузился в пучину сновидений. И снилось лето, такое солнечное и прекрасное.

Но одно божье создание прервало наглым образом мой сон.

Удобно примостившись на кончике моего носа, пестрое невесомое создание, — бабочка, принялась, не спеша наводить красоту с таким возмутительным спокойствием, словно находилась не на носу царя природы, а на самом обычном и заурядном сучке. Весь ее вид выражал полнейшую невозмутимость и уверенность в собственной правоте и значимости.

Наглость ее поведения возмутила мое, раздобревшее в последнее время сердце. Пренебрежительное отношение к собственной персоне со стороны насекомого, пусть и крылатого, я стерпеть не смог, уж больно серьезным было оскорбление.

Сперва я просто хотел прогнать зарвавшееся насекомое. Но на мое исполненное величия неспешное движение рукой оно не соизволило прореагировать, продолжая заниматься собственным туалетом.

Это уж слишком! Ради великого дела мщения я поборол лень и, вскочив на ноги, попытался схватить возмутителя спокойствия. Но сделать это оказалось не просто. Ловко уворачиваясь от рук, насекомое, не скрывая этого, явно намеревалось вновь совершить посадку на облюбованное место.