Андрей Салов: Нафаня

И тогда я пошел на хитрость.

Притворившись задремавшим, я выждал момент, когда Нафаня, — супердомовой, прозябающий в этой халупе, хотя должен жить в хоромах, как он сам выразился, — несколько поумолк, а затем и вовсе стих, грозя кулачком и бросая на меня полные презрения взгляды. И вот тут-то я и осуществил свой грандиозный замысел, буквально сразив Нафаню небольшой речью.

— А все-таки ни сказок, ни тем более домовых не существует, и кто утверждает обратное, тот самый настоящий кретин.

Теперь пришел черед поразиться наглости Нафане. От возмущения он потерял дар речи и только беззвучно хлопал губами, тщетно силясь хоть что-то сказать.

И я нанес еще один удар.

— Сказок не существует, а вот говорящий вредитель-грызун, — вещь вполне допустимая и наукой не отвергаемая.

Сказав это, я с самым невинным видом отвернулся от Нафани, не обращая на него внимания, пропуская мимо ушей целый шквал оскорблений, обрушившийся на меня. Но этого Нафане показалось мало, и он перебрался на сундук, рассчитывая произнести свою красочную речь мне прямо в ухо. Он допустил непростительную ошибку.

Молниеносно развернувшись, я спихнул его в сундук и захлопнул крышку, не обращая внимания на мольбы и проклятия, попеременно раздающиеся из его недр. Вскоре Нафаня умолк, пообещав мне на прощание кучу мучений-приключений.

Не обращая более внимания на плененного домового, я, став на четвереньки, принялся собирать с пола оброненные в схватке монеты. И в этот миг что-то треснуло меня по голове, перед глазами поплыли радужные круги, а тело рухнуло в пустоту…

Очнулся я в каком-то странном лесу. Даже стало чуточку страшно, такой дремучей чащобы я не видел отродясь. Как меня угораздило сюда попасть?

Я попытался ущипнуть себя, дабы убедиться в том, что это не сон и не наваждение и вся эта чушь собачья существует на самом деле. Но сделать это оказалось не просто, скорее даже невозможно, ибо рук у меня не было, как, впрочем, и головы. А вот ноги, — те, действительно, были, я отлично их чувствовал, — две превосходные куриные ноги. Было и тело с глазами, — подгнивший деревянный сруб с подслеповатыми оконцами.

Я стал избушкой. Избушкой на курьих ножках, типичным персонажем русской сказки, в существование которых я не верил. Я стал вещью и, стало быть, имел хозяина, скорее, хозяйку. А вот и она приближается на ступе.

Смотри-ка: летит точнехонько на крыльцо. Что ни говори, а бабуля ас, хотя ас с довольно неприятной внешностью.

А это кто там пристроился рядом с нею, на самом краешке ступы? Ба! Да это ж Нафаня! Ну уж дудки, не видать вам мягкой посадки!

В самый последний момент я повернулся немного в сторону. И все-таки бабка оказалась скверным пилотом. Она не успела сманеврировать, в результате раздался удар, послышались стоны и проклятия.

Я видел в окно, как из покореженной ступы выбирается позеленевшая от ярости старая ведьма, а следом за нею семенит Нафаня, как они с проклятиями приближаются к крыльцу.

Я их видел, как и все нормальные люди, через окно. Я снова стал человеком, добрым молодцем, каким я выглядел в зеркальном отражении отполированных до блеска огромных кастрюль. Уж очень были большими кастрюли, и слишком зла была бабка, и я решил не дожидаться ее появления, а где-нибудь спрятаться.

Я укрылся за печь, огромную русскую печь. Но подлец Нафаня выдал меня. До сих пор у меня стоит перед глазами та ехидная, торжествующая физиономия и указующий в мою сторону перст.

И я был схвачен, несмотря на то, что был крепким добрым молодцем и владел кое-какими приемами. Но мне не повезло. Я нарвался на старуху с талантом гипнотизера, ибо руки и ноги отказались повиноваться, и я оказался усаженным на здоровенную лопату и путь мне предстоял один, — в печь. Нафаня испортил мне последние мгновения жизни, открыв, глумясь, печную заслонку.

Так началось мое бесконечное путешествие по сказочному миру…

Кем мне только не приходилось быть: и добрым молодцем, и стариком шарманщиком, гномом, красной девицей, предводителем разбойничьей шайки, Кощеем, Змеем-Горынычем и еще черт те знает кем и чем Куда только не бросала меня судьба. Все вокруг меня менялось, находилось в непрестанном движении, и прямо из одной сказки я попадал в другую. Неизменным было одно: где бы я ни был, повсюду встречался мне Нафаня и устраивал какую-нибудь гадость. В конце концов, я настолько к нему привык, что не мыслил себя без нахального домового, и поэтому не предал Нафаню, как мечтал, сотням ужасных и мучительных смертей, когда он, совершив нелепую ошибку, оказался в моих руках. Я не убил его, но и простить не мог. Я поступил иначе. Я обрек Нафаню на вечные мучения и скитания, расплатившись его же монетой. Я запечатал маленького нахала в бутылку и бросил в море, и волны унесли ее прочь.