Владимир Цмыг: Горбун

Когда он затих в своей комнате, старуха выползла из вонючей берлоги. Не ощущая неприятного вкуса, она жадно хлебала подгоревшую похлебку. Недавно крепкая, за последний год она шибко сдала, мысленно готовясь в последний путь.

Горбун пошевелился на своем визжащем ложе. Он мог привести в порядок ржавые пружины, но жуткий скрежет был подспорьем в угнетении психики старухи, приемной матери, вырастившей его. Он никогда не чувствовал к ней привязанности, да и вообще не знал таких чувств, как любовь, нежность, ласка, благодарность, уважение, сострадание. Горбун никогда не испытывал радости, хотя, нет…

Совсем недавно он чуть было не задохнулся от жгучей радости, от ее небывалой огромности. Лежа на кровати, он в который раз переживал, припоминая подробности той встречи… Раньше все свои поступки он относил к внутренним побуждениям, желаниям, но теперь точно знал, всё это для НЕГО, кто безмерно сильнее его и могущественнее. Когда стемнеет, из черноты комнаты выткнется НЕЧТО, кое появилось сразу после встречи с миром, о существование которого он всегда смутно предполагал. Нечто пришло на помощь оттуда, и он стал намного сильнее…

Что все земные наслаждения в сравнение с тем, что он испытывал во вновь (на мгновение) обретенном, знакомом мире! Теперь он точно знал, там он жил и раньше, поднявшись из каких–то страшных, мучительных миров, та жизнь была долгое сладострастие, которым он никогда не пресыщался. Мутный, синевато–зеленый свет фонарей не резал глаз. Вдоль улиц текли беловатые ручьи, восхитительно пахнувшие, от запаха которых хотелось вновь и вновь припадать громадному белесому, пульсирующему телу царицы, во дворце одновременно отдающейся сотням. Наслаждение было настолько велико и жгуче, что все на мгновение теряли сознание. Но даже тогда в нём жила какая–то необъяснимая тоска по чему–то большему…

И он увидел ЕГО, о коем мечтал, к кому всегда бессознательно стремился. ЕГО черные крылья распростёрлись от горизонта до горизонта, над НИМ лиловое громадное солнце, внизу багрово пульсирующее огненное море. Лица Его горбун не успел увидеть, длилось это лишь миг, иначе он бы не выдержал напряжения и превратился бы в пар, в цепочку молекул.

Теперь горбун знал, смысл своего существования. Поощрение — новое прикосновение к царице, чье тело спазмой крайнего наслаждения, сравнимого с агонией, бросит его на слабо светящийся мозаичный, зеленовато–синий пол, по которому текли вязкие ручейки, стремясь слиться с ручьями на улице.

Глаза горбуна круглы и желты, налиты фосфоресцирующим светом. Днём же они прикрыты красноватыми веками, тусклы и невыразительны. Ночью он видел много лучше, нежели днём. Он любил темноту, подвалы и тлен, морг для него являлся лучшим местом на земле. Свою приемную мать, он медленно отравлял мышьяком, ему нужна была ее комната, выходящая окном в стену разрушенного старинного здания.

Он с детства любил тупики, темноту погребов, подвалов, пыль, паутину, сырость, плесень, пауков, мух, крыс. Ему приятен гуд зеленых с металлическим отливом мух над падалью, шорох, чмоканье червей, копошившихся в гниющем мясе. У него не было телевизора, он никогда не включал радио, не читал газет, книг, жизнь, кипевшая вокруг, для него была лишь бессвязным сном.

В заброшенном подвале полуразрушенного здания он отыскал тайный лаз, выходивший на пустырь, в кусты… Многочисленные ответвления он замуровал камнями, битым кирпичом. В подвале горбун нашёл много чего глухого, похороненного и забытого. Ни один звук не проникал в каменные мешки. Там он любил лежать, заложив руки за голову, вдыхая восхитительный запах гниющего мяса.

В кирпичной стене, скрытая крапивой и высоким бурьяном, цвета рыже–бурых кирпичей пряталась потайная железная дверца. Ключ к ней он нашёл в одном из каменных мешков. Вход очень узок, заползти в нее можно лишь на четвереньках.

Откуда он, кто его родители, горбун не знал и знать не хотел, считая всё это никчемным делом. Приемная мать, тогда девица тридцати лет, никогда не бывшая замужем, нашла его в мусорном баке, завернутого в мешковину. Он не плакал, не тянул к ней ручонки, а лежал смирно, глядя сквозь припухлые щёлки век. Когда ему исполнилось семь лет, мать отвела его в школу, но он сбежал с первого же урока, спрятавшись в своём любимом подвале. Горбун не умел ни писать, ни читать, но весьма неплохо обходился и без грамоты. Он знал многое, чему никогда не научишься на земле… Энергия, тайная сила и страшная для обычных людей целеустремленность заложены в нём изначально, и не зависели от учёбы, воспитания, общения с кем–либо…