Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Было песдец каг холадно. Кетайцы кагто хадили бес шапог, и Калямба с пресущем иму аптемизмом скозал, шта маоизтам нидаюд шапог фцелях аграничэния раждаимасти, их итаг милеард, кармидь нечим. Холат и ацкий ад – всьо, што я мок скозать про Кетай. Пачти нед снегга и минуз сорак градусоф. Миня спосло то, шта ахронять нашу карейскую кросавецу (фковычках, чесна гаворя) была абязаность Калямбы, а мая абязаность была убложать ийо неносытную стразть к паловым излишэствам, патавошта Калямба после шисти вечира никаво ублажидь ужэ нимок. Кашдый вечир, абняфшы бутылко поршывой туземнай вотки, этат рускей баготырь щисливо путчел шоры в рисуног наабоях, штото мыча пра Родину и маму. Штобы выпалнять сваи абязаности Казоновы мне тожэ прихадилозь атхльобывать ис той бутылке, а кариянку и угаваревать ненадо было – ана наченала запровляцо ужэ с абеда, кагда мы фсе оканчательно ужэ пакрывалезь сасулькоме. Дасих пор помню, каг ийо звале – Галя Ким. Галяким. Бррр. Ей было трицать шесть, мне – елееле двацать, паэтаму я чуствавал сибя храбрем геронтафилом, карапкающимся на Ивирест за пять минуд да ево полнаво крушения.

Йа нибуду фспаминадь кетайский зиндан – ванючойу йаму с вышкоме и афтомачеками, куда мы чудь нипапале, йа небуду фспоменадь ибучее мясо с вореньем, каторе мы жрале вместо иды. Хатя их пильмени мне панравилесь. Нибуду фспаменать их мутною вотку, ат каторой рыгаиш, каг Луис Армстранк, такой джас, никокой труббы нинадо. Нибуду фспоминадь кетайский поист, куда мы здуру сели ни ф купэ для инасранцеф, а в месноэ купэ, кде небыло ни атопления в минуз трицоть, ни сартира, а мушчины и женьщины бестеснения срале в ачаравательную дыркку фпалу пасереди купэ. Ат этаво нат дырой намирзал мерский каричневый сталогмид, каторый агромная толстэя праводница разыбошивала ломам, постле чиво еткий пар пражыгал нам насы насквось. Нибуду фспаменадь эти уныле агромне зимне кетайские гарода, полне аччаяния и нищэты, такойэ жэ гавно, каг нашы спальне раёны, только гараздо хужэ, уродлевей, абосаней. Нибуду фспаменадь этех ибучех карейских бондитав, ат каторэх дажэ Калямбе делалозь ничоинь харошо.

Помниу токо старава деду возле нашэй гастиницы, кде я училсо быдь каролём кунелингуса с этай пражжоной блядьйу, поместью карейца и хахлужки, каторая каждэй день хатела наз кинудь и ийо астонавилевала толька маньэра Калямбы заберадь фсе денги сибе и хронить их примотанэме скочем к пуззу. Кашдойэ утро мы выхадиле на промыссел со сранья, деда ужэ седел и стукол малоточком па кокому-небуть кетайскаму батинку. В минуз трицать градусаф цэлый день он седел на стульчеке, стукая этим малоточком. Да самай ноче. Фпаследний день я падошол к деду и спрасил (каролева карейскай красаты пиреводила): «Деда, каг ты не вымерс, падобно диназаврам от этава зимниво обблядинения?». Деда молтча дастал испат стула гаршочиг с уголькаме и дал мне пагрецо. Ниразу в жызни я не чуствавал такова приятнава типла, ниразу я небыл таг растрогон. Йа таг узтал ат этай пастояной вотки, ат этай дикай неуйомнай баббы, ат этава холада, што мичтал тока абодном: зокончеть прадовать и перепрадовать всякую иботу и вирнуцо дамой.

Справидливозти раде нада скозать, што мы съэздиле куда виселее Маркаполы. Нескалько чимоданов женскех красовог на лепуччках, курдки, спартивне кастюмэ из высококачисвенаво эластика, таг папулярнаво в те годды на Родине – фсьо этобыло кручэ золата. Промарозив фсьо тельцэ фплоть до мачевова пузэря, стирев изык об калючий лабок этай карейскай сволачи, пачти унечтожыв печинь гавёной рисавой воткой, а жилудог – острэй жротвой, йа зароботал какийета ваще нипонятне денги. Я стока дажэ в ругках никада нидержал. Йа дажэ ваще низнал, што стоко денек бываед вмире. Курдке были тижолые и мы ришили не тощить их чирес всю строну дамой. Здали чазть изних в Иркуцке, придусматрительна астафшизь трезвэми, а красофки и кастюмэ повизли дамой.

Тудто и случилозь то, зочем мне надабыло пирежыдь фсе эте нопасте.

Ф сомом Иркуцке месные ушлыйэ иркуты нидавале нам нармальнэх денег и мы, пад влиянийэм той самай бигсы, кариянскай падрушки Гали Ким, паехали сночала кудата в Слиудянку, а патом ваще в ибучий Мунку-Сордыг или типа таво, вернае нозвание у меня ужё выветрилозь, ватличие ат васпоминаней о карейскам лабке и йио дикех крикох, типо «йаканчайу»! Холд он, блеать, амкаминг. Ага. Вотакая йа был блять мушскова пола.

Кароче, там мы зобухале с нашыми атважныме пагронцаме, стирегущиме нерушимоздь нашех грониц от монгольскех всаднеков, каторые ужэ сажрале у сибя в Манголее всю трову и типерь ищо и нашу хатели бы сажрать. Не, в нотуре: позыбаеш в мангольскую сторану – кокая-та пузтыня, а за нашым зобором харошая ростительнозть кало-ссица. Тока замьорсшая, каг всьо в тех биспащаднех местах. «Уибаны ани, – чесно скозал мне копетан Вася. – Ваще азавтрашнем дне нидумайут. Щаз у них коне всьо пажрале, а патомчо? Галодать? Чурке блеать, адно словво».