Кирилл Берендеев - Отряд Нандо Бругейры

– Но должна же быть черво…

– Да брось, Чавито, не было и не будет, брали неугодных лично ему или кому-то из его присных. Комиссаров, то есть. Настучали и получили. А как иначе-то эти списки составлялись? По наветам.

– Но…

– Как проскрипции и составлялись, Рафа прав, – заметил Лулу, приостанавливаясь и пропуская вперед командира. – Брали неугодных, а нам байки сочиняли. Про шпионов, вредителей и все такое. Да откуда у нас столько шпионов? Умом надо понимать, что бред. А велись и охотно. У Советов большой опыт в этом деле, вон, как долго они они весь Союз шерстили, еще с начала тридцатых. Мы тогда только республику объявили, а они начали присматриваться, правильно ли мы ее строим, кто за кем стоит и какие мысли в голове имеет. Да и по приезду в начале гражданской еще и друг на друга стучали, для повышения отчетности. Помните, Серхио как-то обмолвился, что у него мало троцкистов выявлено, и его советские товарищи из-за этого…

– Хватит! – одернул Лулу командир. – Растрепались. Нам дело надо делать, а не выяснять, что и как было. Последнее дело, к нему собраться надо, подготовиться.

– Ты прав, Нандо, – согласился Исагирре. – Тогда раз Чавито заговорил о последнем долге, дожмем тему. Рафа, ты что скажешь?

– Почему я?

– А почему нет? Ты начал, сам вспомнил самолет, намекнул что с винтовкой в могилу так и ляжешь, ну, и я все ждал продолжения.

– Ах, ну да, простите. Я не такой испанец, как некоторые.

Исагирре не стал спорить.

– Ты каталонец. Ваши всегда на подозрении были, да и потом, восстание в позапрошлом году и сейчас еще…

– Я понял, понял. Но я-то здесь, с вами, а не там, с фалангой. Чего тебе еще надо?

– Вот это и хотел узнать. Честно, Рафа, давно хотел выяснить, почему ты и с нами и до конца? Что тебя дернуло не сдаться, не бежать во Францию ту же. Ведь Каталония с давних пор разделена, почему не уйти, вас через границу пропускают свободно. Без содержания в фильтрационном лагере.

– Да некуда идти, – зло брякнул Тарда. – И не к кому. Один. Было б, может ушел, а так… – и снова тягостное молчание.

– Извини, – наконец, произнес Лулу.

– Ничего. Не думал, что ты скажешь, но ладно, прощаю. Все одно с вами лучше пулю принять… – он не договорил. Замолчал на какое-то время, позволившее им в тишине двинуться по очередному спуску. Где-то невдалеке шумела вода, но их тоннель, уходивший вниз под углом градусов в пятнадцать, оказался, по счастью, сух. И продолжил, когда все вышли в небольшую, метров двадцать, залу с пробитым потолком. Свет сочился из образовавшегося от авиаудара оконца в самом центре помещения, аккуратного кругляша, похожего на окулюс в римском Пантеоне. Исагирре видел его на картинке в учебнике, но сразу признал схожесть. А затем услышал недовольный голос каталонца.

– Ну а ты, студент, что ты можешь рассказать о причинах своего присутствия на нашем марше смерти? – губы Рафы чуть-чуть дернулись, должно быть, пытаясь изобразить улыбку, но голос оставался сух и холоден. Кажется, ему самому был неприятен тон, которым он задал вопрос.

Лулу помолчал немного. Откашлялся. Сырой воздух подземелья не давал раздышаться, особенно, под таким весом, который тащил студент. Да и легкие у него с детства слабые, поэтому родители его перевезли на море.

– Все просто. Я поступил учиться в мадридский университет. Рассчитывал стать юристом, нам бы это сильно помогло. Денег у нас тогда хватало, это потом вдруг куда-то кончились.

– Как и у нас, в свое время, – вдруг перебил его каталонец. – Мне десять было, когда брат пошел работать. И двенадцать, когда он стал инвалидом…

Помолчали.

– Я продолжу, – произнес негромко Исагирре. Его товарищ кивнул, хотя студент заговорил, не увидев движения головы. – Учились мало, больше бастовали и требовали. То мы, то наши преподаватели. Они требовали большей оплаты, мы меньшей. А потом начался мятеж в колониях. И… мне деваться оказалось некуда. Я весь в борьбе, а мои…

– Подожди, так ты из колоний? – удивленно спросил Рафа.

– Надо чаще со мной разговаривать, много интересного бы узнал, – хмыкнув, заметил Лулу. И его попытка посмеяться не удалась. – Я родился в Тетуане. С началом Рифской войны, город оказался на границе государства берберов, и мы переехали в Сеуту, на море. У меня легкие слабые, а считается, хотя и не доказано, что морская соль способствует их очищению и укреплению. Там и прожил, пока не поехал поступать в Мадрид. Оттуда узнал о мятеже. И о том, что мои, все мои, немедля присягнули на верность фаланге. Родители меня долго уговаривали, писали письма, я тоже, мы что-то доказывали друг другу, – он вздохнул. – Так ничего и не доказали. Когда началась гражданская, я пошел защищать республику. Не сразу, меня не хотели принимать поначалу, но ведь у нас ни армии, ни техники, ничего тогда не оказалось, все хапнула хунта. Если б не помощь союзников, не знаю, наверное, сразу бы сдались.