Пола Хокинс - Девушка в поезде

Я взяла напрокат машину и после обеда съездила в Холкхэм. Возле деревушки, где похоронены Меган и Либби, стоит церковь. Я прочитала об этом в газетах. По поводу ее захоронения возникли споры, поскольку Меган подозревалась в причастности к смерти ребенка. Но, в конце концов, разрешение похоронить их рядом было получено, и мне кажется, что это правильно. В чем бы ни заключалась ее вина, она дорого за нее заплатила.

Когда я добралась до места, начался дождь и кругом не было ни души, но я все равно припарковалась и обошла все кладбище. Я нашла ее могилу, почти незаметную в тени елей, в самом дальнем углу. Ее невозможно найти, если не знать, где искать. На надгробии высечены только ее имя и даты жизни — нет ни «любимая жена», ни «дочь», ни «мать». На надгробии ее ребенка высечено просто: «Либби». По крайней мере, могила у малышки теперь нормальная, она не лежит в одиночестве возле старых железнодорожных путей.

Дождь усилился, и когда я проходила через церковный двор, заметила мужчину в дверях часовни — на мгновение мне почудилось, что это Скотт. У меня екнуло сердце, я протерла глаза от капель дождя и увидела, что это всего лишь священник. Заметив меня, он приветственно поднял руку.

До машины я добралась почти бегом, хотя и понимала, что бояться нечего. Но я не могла забыть о последней встрече со Скоттом и о том, каким он был — буйным, неадекватным, на грани безумия. Теперь он никогда не обретет внутреннего покоя. Да и как его можно обрести? Я думаю об этом и о том, каким он был — какими они оба были, какими казались мне, — и ощущаю печаль. И боль утраты.

Я написала Скотту на электронную почту письмо, в котором просила прощения за свою ложь. Мне хотелось извиниться за то, кем оказался Том, потому что я должна была раскусить его раньше. Если бы все последние годы я не пила, смогла бы я это сделать? Не исключено, что и мне не суждено обрести душевный покой.

На мое письмо он не ответил. Впрочем, на ответ я и не рассчитывала.

Я возвращаю машину, добираюсь до гостиницы, снимаю номер и думаю, как было бы чудесно устроиться в кожаном кресле в полумраке их уютного бара с бокалом вина в руке, но вместо этого направляюсь в гавань.

Я представляю, какое удовольствие доставил бы мне первый бокал. Чтобы преодолеть искушение, я считаю, сколько дней не брала в рот ни капли спиртного. Двадцать! Двадцать один, если считать сегодняшний. Ровно три недели. Самый длинный период моего воздержания за долгие годы.

Как ни странно, но последний стакан я приняла из рук Кэти. Когда полиция доставила меня домой, смертельно бледную и запачканную кровью, и рассказала ей, что случилось, Кэти принесла из своей комнаты бутылку виски и налила нам обеим по приличной дозе. Она не могла сдержать слез и все время повторяла, как ей жаль, будто в случившемся была отчасти и ее вина. Я выпила виски, и меня тут же вырвало прямо на ковер — с тех пор я не прикасалась к спиртному. Но тяга к нему не прошла.

Добравшись до гавани, я поворачиваю налево и иду вдоль берега — при желании, так можно дойти до Холкхэма. Уже почти стемнело, и у воды холодно, но я продолжаю шагать. Я буду идти, пока не устану, пока совсем не выбьюсь из сил, и тогда, возможно, мне удастся уснуть.

На берегу никого нет, и я так замерзла, что приходится сжимать челюсти, чтобы зубы перестали стучать. Я быстро шагаю по гальке мимо пляжных хижин, таких живописных днем, но теперь зловещих и похожих на тайные убежища. При порывах ветра они оживают, деревянные доски скрипят, и сквозь шум моря слышатся звуки какого-то движения: кто-то или что-то подходит все ближе и ближе. Я разворачиваюсь и со всех ног бегу назад.

Я знаю, что там ничего нет и бояться мне нечего, но это не спасает от волны страха, поднимающейся откуда-то из живота и накрывающей меня с головой. Я бегу изо всех сил. И останавливаюсь только в гавани под ярким светом уличных фонарей.

Добравшись до своего номера, я сажусь на кровать, подсунув под себя руки, и жду, пока они не перестанут дрожать. Потом открываю мини-бар и достаю бутылку воды и орешки. Я не трогаю вино и маленькие бутылочки с джином, хотя они наверняка помогли бы мне согреться, расслабиться и уснуть, погрузившись в небытие. Помогли бы хоть ненадолго забыть его взгляд, когда я смотрела, как он умирает.

Когда поезд прошел, я услышала за собой шум и, обернувшись, увидела, что из дома выходит Анна. Она быстро подошла к нам, опустилась рядом с ним на колени и приложила руки к его шее.

Его лицо исказилось от шока и боли. Я хотела сказать ей, что это бесполезно, что ему нельзя помочь, но потом поняла, что она вовсе не пытается остановить кровь. Она его добивала. Проворачивала отвертку снова и снова, разрывая ему горло и все время что-то тихо нашептывая. Слов разобрать я не могла.