Эл Ригби - Ночь за нашими спинами

– «…легенда, на которой паразитирует как партия Единства, так и партия Свободы, конечно, придумана не некими абстрактными «врагами Города». Авторы ее заседают там же, в белокаменной башне мэрии, и крепко держат в своих руках десятки поводков своей псарни… иначе почему Джейсон Гамильтон так и не смог обнаружить ничего, что помогло бы вернуться…» Харперсон, вы сдурели такое про нас писать?

– Я? – Редактор тычет пальцем себе в грудь. – Вы вообще слушали меня? Вы в своем уме? Чтобы я…

– «Что касается, к примеру, Отдела профилактики особых преступлений, это такая же ошибка, как само существование аппарата в нынешнем его виде…».

Элм сворачивает газету. Харперсон снова берет листы, расправляет их и недовольно шипит:

– Сверстано иначе! Мои издания выглядят лучше. А эта тухлая риторика?! Думаете, я идиот?

Переглянувшись, мы торопливо качаем головами. Нет, определенно Харперсон не идиот. Он ценит свою работу и свою налаженную жизнь, у него нет наклонностей самоубийцы… а выпускать такое – как раз самоубийство. Я беру газету и начинаю ее неторопливо пролистывать. Статьи о наших неудачах, подробные разборы последних законопроектов и… карикатура. На третьей полосе.

– Оу… как… мило.

Мрачная горбатая фигура с крючковатым носом и темными глазницами стоит на горе костей и черепов, вторая – тощая, кривозубая, долговязая и в ковбойской шляпе, съехавшей на нос, – на эту гору лезет, хлебая на ходу кока-колу из бутылки. Среди останков видны надписи: «Экономика», «Социальное обеспечение», «Безопасность», «Наука», «Культура». И еще несколько других. На самом большом черепе – том, куда карикатурный Гамильтон упирается ногой, темнеет одно слово.

«Свобода» .

– Кто… – Элмайра с отвращением переворачивает страницу. – Кто это прислал, черт возьми?

Харперсон устало потирает переносицу.

– Нам иногда пишут гневные письма. Наиболее буйных читателей мы заносим в картотеку. Не знаю, насколько это поможет, но попробую выяснить. Ей-богу, как гадко…

Элм со вздохом складывает газету пополам и вручает ему.

– А от нас вы что хотите? Чтобы дали автору по шее? Это…

– Я не думаю, что поможет. К сожалению или к счастью, время, когда людей можно было заткнуть побоями, прошло.

Он снова садится за стол. Берет красную ручку и вертит ее в пальцах:

– Просто не решился предупреждать вас по телефону. Я… чувствую, что настроения меняются. Возможно, тут замешан Сайкс, не знаю. Боюсь… – продолжает он после короткой паузы, – газетенка ходит давно. Наверху написано, что это шестой номер. Мне хотелось бы подготовить опровержение в ближайший выпуск «Викли», ознакомившись с материалами.

– Здравая мысль, – кивает Элмайра.

Газетчик только пожимает округлыми плечами:

– Нет. Это… как там было с Эзопом… «Выпей море». Но я попытаюсь.

– Попытайтесь.

Элм старательно изображает улыбку. Но я вижу, что она восприняла его слова всерьез. А ведь Джон сегодня тоже говорил что-то странное, и мне не понравился его тон, даже несмотря на то, что некберранец видел более оптимистичные перспективы.

Этот город был создан для перемен. Теперь их есть кому принести.

И теперь нам обещают огонь народной правды . Что за огонь будет гореть в этой темноте?

– Вейл?..

Но редактор уже погрузился в работу: голова опущена, язык высунут, ручка порхает, обводя что-то в статьях. Мы уже стояли на пороге, когда он окликнул нас:

– Ах да… если я выясню, кто отправитель письма, я дам наводку. Может, захотите с ним поговорить… Только без убийств. Море не выпить. Оно разлилось слишком далеко.

Мы с Элмайрой расположились в уютной закусочной на Втором Бродвее – одной из трех главных развлекательных улиц точно между Севером и Югом. Сейчас здесь тихо, почти нет людей, и мы наконец достали дневник. У Элм от нетерпения трясутся руки. Я заказываю две чашки кофе, и мы склоняемся над тетрадью.

– Страшно, Эш?

– Не знаю… – я дергаюсь от холодного прикосновения: она хватает меня за пальцы. И продолжает смотреть, широко раскрыв глаза:

– А вдруг там все тайны? Ответы? И даже эта мерзкая газета окажется чушью…

Невольно улыбаюсь: почему тогда замок оказался таким простым? Я думала, это я наивная. И все же я на что-то надеюсь: уже несколько часов я только и думаю, что о записях Лютера. Я провожу пальцами по корешку, и дневник раскрывается.

Почти сразу я замечаю, что из тетради вырвано очень много страниц. Первая открывшаяся глазам запись явно продолжает предыдущую. И мы начинаем читать.