Елена Ершова - Град огненный

Я втягиваю воздух и умолкаю, понимая, что сболтнул лишнее. Рев зала становится невыносимым. Мне хочется зажать уши ладонями, чтобы не слышать его. Хочется не чувствовать этих колких взглядом, не видеть искаженного злорадством лица Морташа. И моя внутренняя тьма, наконец, с силой ударяет в грудную клетку, словно хочет вскрыть меня изнутри. Я с силой сжимаю пальцы вокруг стойки, и пластик ломается. Его осколки осыпаются вниз, из вывернутого микрофона торчат голые провода. Треск помех вклинивается в общий возрастающий гул возмущенной публики.

– Слышали? – Морташ обводит всех торжествующим взглядом. – Какие глубокие познания у господина Вереска в науке убийства и пыток!

– Убийца! – слышится возглас из зала.

– Убийца! – подхватывают на другом конце.

Что-то со свистом рассекает воздух и с глухим стуком падает под ноги – женская расческа с довольно увесистой ручкой. Я поворачиваюсь к залу, пытаясь хоть что-то разглядеть в этой гудящей, шевелящейся тьме, скрытой за светом софитов. И кажется – от самых краев поднимается черная волна. Не люди – аморфная масса.

– Господа и дамы! Попрошу вас успокоиться! – кричит ведущий, но его никто не слышит. Воздух наполняется улюлюканьем и свистом. Краем глаза замечаю, как с дивана поднимаются Торий и Хлоя – профессор приобнимает ее за плечи, словно заслоняет от надвигающейся бури. Из-за кулис выскакивает охрана и уводит Морташа.

– Выключите камеры! Остановите эфир! – продолжает надрываться ведущий.

Это похуже, чем первое задание. Даже если бы за моей спиной стоял сержант Харт, и ему бы досталось от разъяренной толпы. Иногда бегство – наиболее логичный выход.

* * *

Я надеюсь выйти на улицу раньше, чем туда хлынет разъяренная толпа, но в коридоре наталкиваюсь на Тория и Хлою. Профессор хватает меня за рукав.

– Ян, прости, – говорит он. – Никто не думал, что получится так…

– А стоило бы, – рычу в ответ.

– Не сердитесь! – примирительно произносит Хлоя. – Я, правда, вами горжусь! Вы оба отлично держались! – она бледна и растрепана, и улыбается мне – измученно, но упрямо. И это раздражает меня.

– Особенно, когда включили эту подделку! – смеется Торий, не замечая моего замешательства, и хлопает Хлою по плечу. – Что была за битва, а?

– Не только, – она хмыкает. – Во время телемоста с дедушкой тоже…

– Телемоста с кем? – я останавливаюсь и поворачиваюсь к Хлое лицом. Она вздрагивает и рефлекторно отступает. Синие глаза распахиваются, в них дрожат темные расширенные зрачки.

– Профессор Полич, – лепечет она. – Это мой дед… Вы, правда, не знали?

Должно быть, я меняюсь в лице настолько, что теперь и в глазах Тория плещется страх.

– Ян… – предупреждающе начинает он, но я взмахом руки велю ему замолчать.

– Одним сюрпризом больше, одним меньше. Прекрасная новость, чтобы закончить день. А я, по-видимому, прекрасный объект для семейного бизнеса. Утром внучка читает васпе книжку – вечером дед препарирует его на разделочном столе.

– Не говорите ерунды! – она поджимает губы, и страх в ее глазах сменяется гневом. – Какая чушь!

– Чушь – это то, чем вы занимаетесь, пани! – я сжимаю кулаки и понимаю, что будь под моей рукой еще одна стойка с микрофоном, вырванными проводами она бы не отделалась. – Чушь случается, когда женщина берется решать не женские вопросы. Когда вмешивается в дела, касающиеся только мужчин.

– Как же вы предпочли бы решать свои дела? – она поднимает брови. – Дракой?

– В том числе! И мой вам совет, – я наклоняюсь над ней, словно гадюка, готовая к прыжку. Мне не надо иметь ядовитые зубы, чтобы по-настоящему напугать свою жертву. – Держитесь от васпов подальше. И в частности – от меня. Если я услышу о вас хоть что-то… хоть что-нибудь! Вы поймете, что самые дурные слухи обо мне – не слухи, а самая настоящая страшная правда!

Некоторое время я все еще смотрю на нее. Мне хочется, чтобы она сломалась и заплакала. Все мои русалки ломаются. Но она не плачет и молчит. Тогда я разворачиваюсь и ухожу. Очнувшийся Торий что-то кричит мне вслед, но я зажимаю уши ладонями. Хватит на сегодня разговоров. Хватит на сегодня всего.

Город огня. Город соблазна и обмана. Он голоден этой ночью, хотя ежедневно заглатывает тысячи людей. Что значу для него я, рисовое зернышко, затерявшееся в бесконечном мраке его пищевода? Он медленно переваривает меня, урча и облизываясь серпантинным языком автомагистралей. Здесь душно и пахнет выхлопами. И от меня самого невыносимо смердит уродством и тьмой. Кто скажет, что у уродства и тьмы нет запаха – пусть проживет жизнь васпы.