Джеймс Уилсон - Игра с тенью

— Подойдите сюда, — сказал он, переходя к окну. — Вы знаете, что это такое?

Я вытянула шею, пытаясь понять, куда он указывает; по тот дом располагался под острым углом, и я могла бы увидеть его только с того места, где стоял Хейст. Заметив мои затруднения, он подвинулся.

— Большое здание. Каменное, — уточнил он.

Я разглядела над крышами лишь смутный серый квадрат.

— Национальная галерея? — спросила я.

Он кивнул.

— И Королевская академия. А знаете, что находится позади нее?

Я отрицательно покачала головой.

— Исправительный дом Сент-Мартин. Они не могли бы охарактеризовать ситуацию точнее, даже если бы вырезали над входной дверью слова: «Вот что ждет человека гениальных способностей, если он ни перед кем не пресмыкается». Так что он вынуждает вас сделать?

— Простите?

Внезапно он двинулся на меня.

— Тот человек! Зачем он послал вас сюда?

Меня охватило негодование. Я хотела резко сказать, что домыслы его беспочвенны и сэр Чарльз руководствовался только добрым ко мне отношением, но побоялась еще больше рассердить Хейста. Если бы дошло до гневной перепалки, он наверняка взял бы надо мной верх, поэтому я отошла в глубь комнаты и мягко произнесла:

— Разве он не разъяснил это в письме?

— Значит, биография?

Я кивнула:

— Биография Тернера.

И я все ему рассказала, прикинув, что малейшая нечестность с моей стороны только подогреет его подозрения. И, полагаю, оказалась права, ибо, когда я договорила, он если и не выглядел полностью убежденным, то и не разразился немедленными возражениями, а погрузился в задумчивое молчание и машинально теребил обмотанный вокруг левой ладони платок.

Это был неподходящий момент, чтобы продолжать настаивать; поэтому я оставила Хейста наедине с его мыслями и вновь огляделась вокруг, пытаясь отыскать объяснение обуревавшей его ярости и тому печальному состоянию, в котором он пребывал. На глаза мне попались бумаги на столе. Разного размера и вида, они были оформлены и разложены таким образом, что, без сомнения, составляли текст журнальной статьи или дневник, который готовили для передачи в печать. Несколько разделов, как и подобает статьям, имели заглавия — «Честный человек», «Его высочество болтун». А на верхнем листе значилось: «Монокль». Видимо, решила я, это заглавие публикации. Впрочем, о подобном сочинении я никогда не слышала.

— Два шиллинга в день, — произнес Хейст неожиданно.

Я не могла взять в толк, о чем он говорит, — возможно, о цене журнала или о жалких грошах, которыми оплачивается его труд. Я повернулась к нему с улыбкой, больше напоминавшей глупую ухмылку. Хейста, без сомнения, обуревал какой-то внутренний разлад, его челюсть дергалась, и он так дергал носовой платок, что ладонь под ним совсем побелела.

— Арендная плата, — сказал он.

— Арендная плата?

— За дневник.

Краска прилила к моим щекам. Я не сомневалась, что Уолтера никогда не вынуждали платить за информацию, и возможность чего-либо подобного не приходила мне в голову. Неужели Хейсту хватило наглости сделать столь оскорбительное предложение только потому, что я — женщина?

— Я отнюдь не занимаюсь коммерческими сделками, — произнесла я холодно.

Он начал дрожать — то ли от страха, то ли от раздражения.

— Когда человек получает в наследство отцовский дом, никто не его осуждает, если он вознамерится его сдать.

Это звучало справедливо, я не могла отрицать. И все-таки (сказала я себе гневно), разве дневник и дом — одно и то же? Однако когда я попыталась пояснить, в чем состоит разница, то не сумела быстро подыскать походящую формулировку и неуверенно произнесла:

— Но дневник — не дом.

Хейст напыжился и выпятил грудь. Впрочем, я больше огорчилась за него, нежели испугалась: в его глазах таились тоска и отчаяние, и он не мог унять дрожание рук. В самом деле, он походил на большую напуганную собаку, которая демонстрирует агрессию, надеясь на поживу, но готова убежать прочь, если неприятель проявит твердость. Видимо, Хейст заметил мое сочувствие, ибо внезапно заговорил более настойчиво и жалобно:

— Я потерял все, мисс Халкомб. Даже свою семью.

— Вашу семью?

Он кивнул.

— Моя жена, в отличие от меня, совсем не годилась для подобной жизни. Она старалась, но не нашла в себе сил приспособиться. В результате она стала изгнанницей и уехала с нашими девочками в Суррей, к сестре.

— О, как ужасно! — воскликнула я, вспомнив, какое действие произвели на Лору и ее детей всего несколько недель разлуки с Уолтером — и это при том, что они не страдали от нищеты и ни минуты не сомневались в его возвращении.