Джеймс Уилсон - Игра с тенью

— Могу ли я узнать, чему посвящены ваши записки? Я коротко объяснила.

— Истлейки всегда слишком заняты, — произнесла она с мягкостью человека, который пытается оправдать поведение друзей. — Они героически пытаются всюду успеть, действительно стараются, но… — Она качнула головой. — Но я с удовольствием выслушаю ваши соображения, если вы, конечно, мне их доверите.

Я с некоторым трепетом достала записную книжку.

Я начала со своих или, точнее, с наших — придерживаясь версии, согласно которой наши с Уолтером взгляды совпадали, — самых ранних изысканий. И первая же реплика миссис Сомервилль вселила в меня надежду. Когда я заговорила об отношениях Тернера с художественным миром эпохи Регентства и о том, что стало причиной его бережливости, она одобрительно кивнула и пробормотала: «Да-да, как это верно». Моя трактовка характера Тернера — его уязвимости для критики; стеснения по поводу неуклюжей внешности и недостаточно гладкой речи — порадовала ее еще больше. Она с восторгом захлопала в ладоши, когда я произнесла заключительные слова:

— Не удивительно поэтому, что он старался ускользнуть от глаз общества и не огорчался, если люди считали его неудачником и глупцом, но оставляли при этом в покое.

— Блестяще, мисс Халкомб! — вскричала она. — Могу я узнать: эта фраза принадлежит вам или брату?

— Простите?

— «Ускользнуть от глаз общества».

— Полагаю, фраза моя, — ответила я. — Хотя мне кажется, что она не слишком выразительна.

— Вовсе нет, — сказала она. — Фраза очень удачная. Бдительные глаза. Холодные глаза. Пристрастные глаза.

Вероятно, у меня был озадаченный вид. Миссис Сомервилль улыбнулась и дотронулась пальцем до уголка глаза, будто поясняя свою мысль:

— Именно этого он боялся. И это же его завораживало.

Я не до конца ее поняла; однако внезапно, словно пометка, сделанная на странице книги, дабы облегчить дальнейшее чтение, в моей памяти всплыли призрачные очертания одной из кукольных фигур с полотен Тернера.

— И он очень серьезно ко всему относился. Пожалуй, немногие из моих знакомых, если не считать ученых, проявляли такой интерес к оптике, к теории света и цвета. И он так легко схватывал главное. Стоило посмотреть на него у Роджерса…

— Роджера? — переспросила я. Но еще до того, как она ответила, я поняла, что ослышалась. — Вы имели в виду Роджерса?

Миссис Сомервилль кивнула.

— Банкира, — уточнила я, поскольку леди Истлейк неоднократно о нем вспоминала.

— Думаю, он предпочел бы остаться в людской памяти поэтом, — произнесла миссис Сомервилль с задумчивой улыбкой. — Что бы ни происходило, мы регулярно встречались в его доме. Мы с мужем, Хершел, Фарадей, Бэббедж, Том Мор, Кэмбелл. И Тернер мог рассуждать о любом из наших профессиональных занятий с большой осведомленностью.

— В самом деле? — откликнулась я в изумлении, ибо это совершенно противоречило впечатлениям, почерпнутым мною из бумаг леди Мисден.

Она кивнула.

— Многие из великих людей, которых я знала, — а Тернер был, бесспорно, великим человеком — были столь же разносторонними. И это заставляет меня думать, что гений — не столько яркая одаренность в какой-то одной области, но совокупность духовных и интеллектуальных сил, приложимых куда угодно. Выбери Тернер иной путь, и он стал бы успешным ученым либо инженером. Так или иначе…

— Но почему тогда он слыл косноязычным?

Миссис Сомервилль пожала плечами:

— Вероятно, ему было трудно говорить перед большой аудиторией. Но не в компании друзей, когда он чувствовал себя непринужденно. — Она замолчала, остановленная внезапным воспоминанием. — Недовольны были только тупицы, неспособные подняться до его высот. Я помню, как однажды мы отправились на conversazzione, и меня атаковал джентльмен, который мог говорить лишь о капиталах и цене на зерно. Тернер приблизился к нам и извлек из кармана желтый носовой платок.

— Так вот, миссис Сомервилль, — заявил он, к моему удивлению, искусно имитируя грубоватое произношение кокни, — это, по-вашему, что?

— Носовой платок, конечно.

Он спрятал платок в карман:

— И где он?

— В вашем кармане.

— И какого он цвета?

— Желтого.

— Вы уверены?

Я уже начала посмеиваться, поскольку догадывалась, что у него на уме, однако ответила:

— Конечно.

Он погрозил мне пальцем и покачал головой:

— Сознание несовершенства нашего восприятия — одно из необходимых условий изучения природы, поскольку нам известно: ни один из объектов не явлен нам в истинном виде. И все цвета — лишь сиюминутная игра света на поверхностях предметов, да и сам свет — нематериален.