Андрей Калиниченко - 90

Моим ангелом хранителем, человеком, который случайно нашел и указал мне мой якорь, мой ключ к точке восстановления, кто помог мне стать тем, кто я есть сейчас, стал владелец небольшого грузовичка, с трудом сводивший концы с концами дядя Гена, мужичек с испишренным морщинами желтушным лицом лет восьмидесяти, хотя он как то сказал, что недавно разменял шестой десяток. Как он меня не убил, столько натерпевшись от меня, ведь я очнулся после сбоя у него и был его обузой больше двух месяцев, пока он наконец не понял, что я совсем ку-ку, я не знаю. Хотя у русских это национальная черта: ну вот любим мы загонять себя в жопу. Из того что мне рассказывали мои «учителя» (один кстати был преподом по истории России в универе, но после перенесенного менингита его иногда так доставали черти, особенно когда выпьет, что два раза по два месяца он проводил с нами, восстанавливая душевный покой), обычному человеку в России всегда жилось плохо, что при царе, что при КПСС, что при демократии, всегда он был никому не нужен. – Сплоченности в русском народе не было никогда, поэтому жили мы всегда плохо и у руля у нас всегда черти кто – говорил он, да да Лёха, запомни, такого тебе в институтах не расскажут. Он продолжал: – Однако, вот то что тебя Генка поднял, обогрел, мудился с тобой, это великий парадокс: ну вот иногда хочется кому то помочь, не все время ж гадить, а? – Ага – отвечал я, внимательно слушая Матвея Степановича, пытаясь понять, про какой руль идет речь. Гена рассказал мне, что в 91 он нашел меня у железнодорожного моста на насыпи, всего изодранного, с переломом руки и ребер, без документов. Время было неспокойное (хотя у нас оно всегда неспокойное, просто в новостях рапортуют как все хорошо), и Гена подумал, что меня «обули» в карты в экспрессе, и выкинули с поезда, когда я начал возникать. Взял в свою ржавую перделку – Фиат зеленый – и отвез в свой дом. Там я провел без сознания около двух дней, а потом очнулся «обнуленным». – Ты ничего не говорил, только таращил на меня глаза. Я с тобой пытался как то разговаривать, но ты просто таращился, если я приближался к тебе или протягивал руку, то ты мычал. Боялся меня. Ходил под себя и часто у тебя из глаз шли слёзы, видать рука беспокоила. Прошло почти два месяца, когда рука у тебя зажила и даже почти окрепла, но ты все равно молчал. Тогда я решил, что ты головой повредился, вызвал нам такси и отвез тебя в Джанелидзе, в отделение неврологии. Там тебя подержали три дня и определили сюда. Я был тяжелым больным, поэтому шесть месяцев я провел в отделении для «активных» дуриков, которых привязывали к кроватям. Меня разумеется никто не привязывал. Я мог только медленно, раскачиваясь как сонный малыш, ползать на четвереньках. Потом, когда персонал окончательно убедился, что я все таки не агрессивен, более того, делаю успехи, меня решили перевести на отделение к более адекватным, так сказать. Гена приходил ко мне удивительно часто, несколько раз он был и на отделении, некоторые пациенты знали его и мою историю, но знали частично, о том что я был таким же как Виктор разговор как то никогда не заходил. Просто знали, что меня перебитого и беспомощного он выходил, почему я попал сюда, вопросом никто не задавался. Так прошло два года. Гена попал в аварию, ездил с мандаринами с овощной базы на Софийской, однажды утром торопился и подъехал слишком быстро для легкого морозца к перекрестку, тормозной путь как две серые стрелы уходил до того места, где в него врезался грузовик с полуприцепом, арбузы вез вроде. Когда рассказывали мне про это, у меня в голове возник образ умирающего Гены, с перекрученной рукой, разорванными селезенкой и кишками, деформированной грудной клеткой, смотрящего, как бабки и утренняя пьянь с дискотек и гулянок налетели на его мандарины, покрывшие всю поверхность дороги. При ударе обрешетка прицепа треснула, тент порвался и сотни полторы арбузов тоже улетели на дорогу. Такой фруктово-ягодный коллапс. Мне было жаль его так сильно, но я ничего не мог сделать, чтобы выйти отсюда. Моего Гену, моего спасителя, похоронили где то, его хрущовка – двушка осталась пустой. Вот и нет Гены, остался я один совсем. Не то чтобы я к нему прямо привязался, но этот человек меня радовал, хоть и был он сам по себе совсем безрадостным. Однако за два месяца до своей кончины, он подарил мне самый великий и в то же время самый опасный символ моей новой эпохи. Он принес мне ключ. Ключ, который сразу же стал тянуть мою память в зоны моего мозга, с которых я мог считывать информацию. Ключ, который в то же время сразу запустил мой маятник краха сознания. Моим ключом был поезд. Конечно тогда ни Гена, ни я не понимали, что оказалось в моих руках. Тогда в моих руках был небольшой журнал. Он просто принес его с собой. Даже не журнал, а такая газета рекламных объявлений, выполненная более качественно, чем то, что раздают по утрам у входа в метро. Как то она оказалась у меня в руках, не помню, вроде у Гены она в карман плаща не влезла и он положил ее рядом на столе. Я листал картинки, читать я конечно тогда ни «гу-гу», да вообще с чтением и письмом дела хуже всего. И тут что то прямо обожгло мои глаза. Что то стало лезть прямо в голову, какие то круги цветные, а потом я как будто вроде стою, но эта картинка проступала в сознании так тяжело. Кажется, что пытаешься рассмотреть помехи в телевизоре и увидеть в них образы. Вроде какие то люди. Стоят, кто то говорит друг с другом, много людей, многие смотрят куда то вдаль, куда то, где должно появиться что то… —..шаа, Леша, Алексей – я вдруг из пустоты слышу этот голос, но даже не сразу же понимаю, кто зовет меня, да что там, не сразу понимаю, что зовут именно меня. – Ааа? – Ты чего так вцепился в книжку то? И бледный весь… Так вот, а я короче ему говорю, Ашот ты бл… – Я опустил глаза на книжку, уже опять не слушая, что там у Гены с Ашотом. Что то кололо меня. Не кололо в буквальном смысле, но кололо мой разум. Моя связь с прошлой жизнью. Моя реальность. Мое спасение. Мой ключ. Мой выход, мать его. Я развел побелевшие скрюченные вцепившиеся в страницу пальцы. На странице были стандартные рекламные модули, всего шестнадцать на полосе. Отели, отдых, бронирование билетов, прокат авто. Но мое внимание привлек лишь один модуль. И не текст на нем, я смотрел сквозь него на фон картинки. На нем была запечатлена фотография, сделанная около 20 – 25 лет назад. Небольшое здание простой незамысловатой архитектуры, никаких вывесок, никаких кондиционеров, просто два этажа оштукатуренного кирпича или бетона с коротким шпилем. Цвет грязно желтый. Коричневые прямоугольные оконные рамы. Длинная бетонная полоса с черной простецкой оградой с одной стороны, две железные лестницы. У здания четыре длинные скамьи с облупившейся краской. Тогда я еще не знал что это, но чувствовал, что мое сознание как то реагирует на увиденное мной. На рекламном блоке была фотография железнодорожной станции. Это мой ключ.