Николай Калиниченко: Московский пират

Время фасады штурмует накатами,
На маскаронах ощерились львы.
Старые здания словно фрегаты
В суетном море бурлящей Москвы.

Гордо высоток возносятся ярусы,
Но несравненно прекраснее их
Облако белое ветреным парусом
Реет над палубой крыш городских.

Улочка узкая, девочка дерзкая.
Хочешь пиастров? Так жарь до конца!
Здравствуй, Смоленка, земля флибустьерская!
Спой мне ещё про сундук мертвеца!

Галсами меряю гавань Арбатскую,
К свету таверны лечу мотыльком.
Лью в ненасытную глотку пиратскую
Чёрный и злой неразбавленный ром.

Где ваши души? А ну-ка не прячьте!
Пусть бесконтрольно плывут за буи!
В самое сердце, стальные, горячие,
Бьют абордажные рифмы мои!

Пусть далеко океаны гремящие
И никогда нам до них не доплыть.
Самое главное – быть настоящим,
Пусть ненадолго, но всё-таки быть,

Словно цунами, прекрасным и яростным
И не жалеть никогда, ничего!
В сердце поэта швартуется парусник.
Не опоздай на него!

Сегодня, я вижу, особенно дерзок твой рот,
Ты куришь сигары и пьёшь обжигающий брют,
Послушай, далёко-далёко в пустыне идёт
Слепой одинокий верблюд.

Ему от природы даны два высоких горба
И крепкие ноги, чтоб мерить пустые пески,
А здесь воскресенье, за окнами дождь и Арбат,
И хмурое небо оттенка сердечной тоски.

И ты не поймёшь, отчего же случайная связь
Приносит порою такую ужасную боль,
А там над пустыней созвездий арабская вязь,
И глазом Шайтана восходит кровавый Альголь.

Но старый верблюд не увидит величья небес.
Он чует лишь воду, и змей, и сухие кусты,
Как ты, обольщая бандитов и пьяных повес,
Торгуешь собою, не зная своей красоты.

Пусть память поэта простит небольшой плагиат,
Но вдруг ты очнёшься от тягостных сладких забав.
Ты плачешь? Послушай, далёко-далёко на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Лицо за стеклом, человек неизвестный
Стоит, ожидая минуты уместной,
Когда остановится поезд и он
С досужей толпою шагнёт на перрон.

Потом всё по плану, обычно и гладко,
Направо ступеньки, кольцо, пересадка.
В извечном кружении спины и лица,
И это лицо среди лиц растворится.

Но что-то такое в его ожиданье.
Жуком в янтаре замерло мирозданье,
Как хищник в засаде, застыло и ждёт,
Когда он шагнёт, когда он шагнёт.

А поезд к перрону всё ближе и ближе,
Но время нависло скалою недвижной,
И сколько столетий на счёт упадёт,
Пока он шагнёт, пока он шагнёт?

В экстазе с плебеем сольётся патриций,
И нищенка станет избранницей принца.
Состарится феникс и вновь оживёт,
Когда он шагнёт, когда он шагнет.

Рассыплются горы, поднимутся реки,
И пятна Луны изгладятся навеки.
Отправится в путь антарктический лёд,
Когда он шагнёт, когда он шагнёт.

Зрачок сингулярности в сердце квазара,
Вращенье галактик, и рёв динозавров,
И самая первая книги строка –
Не ляжет, не будет, не станет, пока…

Такой же, как все, ни плохой, ни хороший,
Один из толпы, человечек творожный,
Не медля особенно и не спеша,
Привычный в грядущее сделает шаг!

Я не пью уже год… год,
И не хочется мне, не мается,
Значит, где-то мой антипод
За двоих за нас отдувается.
Пусть нетвёрд антипода шаг
И лицо целиной распаханной,
Только есть в нём особый шарм,
Потому что душа распахнута.
Хоть слывёт он слабым звеном
И не часто выходит в чат,
Но всегда говорит: «По одной!» –
Там, где я говорю: «Чай».
И стараюсь скорее встать,
Убежав от той, что в вине,
А он слишком вчера устал,
Чтоб хотя бы думать о ней.
Я другую начну искать,
Отвергая хлеб и вино,
А он просто возьмёт пивка
И не станет спорить со мной.

Мне снилось, что я поднимаюсь, как тесто,
Расту неуклонно, как гриб дрожжевой.
Из утлой коробочки спаленки тесной
Ползу через край, извергаясь отвесно
На гравий бульваров, на пыль мостовой.
Прольюсь, заполняя пустоты и щели,
В замочные скважины влезу червём.
Во мне кубатура любых помещений.
Я неф и притворы, я храм и священник,
И масса, и плотность, и смысл, и объём.
Вздымаюсь курганом всё шире и выше,
Журчу в водотоках, бегу в проводах,
Во мне все мосты, и карнизы, и крыши,
И листья каштанов, что ветер колышет,
И облаком в небе моя борода.
Зачем я? К чему этот рост несуразный?
Затем ли, чтоб вечером долгого дня
Я сверху на город взглянул звездоглазно,
А тот фонарями, и кольцами газа,
И тысячей окон глядел бы в меня…