Алексей Куксинский - Похороны стрелы

– А акулы знают, как называется море, в котором они живут? – спрашивала Женя.

– Это вряд ли, – отвечал Ловенецкий, переворачивая страницу.

Он спросил у отца, как рисуются карты. Тот рассказал ему о топографии, о том, как производится съёмка. Ловенецкий брал альбом для рисования, поднимался на ближайший холм и пытался изобразить карту, которую потом тщательно раскрашивал карандашами. За лето у него образовался свой собственный маленький атлас, который он сам переплёл в картонную обложку.

– Не похоже, – сказала Женечка, со скучающим видом перелистав жёсткие страницы.

– Почему не похоже? – возмутился Ловенецкий, считавший свои карты максимально точными и подробными.

– Деревья не похожи, – сказала Женечка.

Он попытался объяснить ей, что такое масштаб, и обратил её внимание на легенду, которую он изобразил на первой странице, но сестра только засмеялась и убежала. Девчонка, что с неё возьмешь.

В училище, куда он поступил на будущий год, его интерес не угас. Преподаватель рисования и черчения Отто Карлович отметил способного мальчика и подарил ему немецкий учебник топографии, из которого Ловенецкий понял едва ли половину слов. Он перечитывал книгу каждый год, и с каждым годом она становилась понятнее и понятнее. Летние каникулы он проводил, выводя изогипсы на собственноручно нарисованных картах и измеряя высоты близлежащих холмов. Частенько компанию в его вылазках ему составляла Женя, повсюду таскавшая с собой сачок для ловли бабочек.

К моменту окончания училища он твёрдо знал, где будет продолжать своё образование. Отец, узнав о том, что Ловенецкий собирает документы для поступления в Военное топографическое училище, нахмурился и ничего не сказал. Он видел своего сына на дипломатической службе, или в правлении крупного акционерного общества, но отговаривать не стал. У них в роду не было военных, сплошь дипломаты, профессора и чиновники, но мерилом успешной карьеры для отца Ловенецкого была возможность принесения максимальной пользы отечеству, а на военной службе возможностей таких было много. Ловенецкий подал документы, а через два месяца пришло письмо с уведомлением о зачислении.

Началась новая, интересная, почти самостоятельная жизнь. С родителями и сестрой он стал видеться лишь во время коротких увольнительных. Мама вытирала ненароком набегавшую слезинку, глядя, как мужает её сын, отец только попыхивал трубкой, но в его взгляде можно было прочесть что-то, похожее на родительскую гордость. Женечка постепенно превращалась в красивую молодую девушку, смешливую и взбалмошную. Когда в дом приходили её подруги, Ловенецкий ловил на себе их хитрые взгляды и поспешно отводил глаза, слушая, как они хихикают за его спиной.

Свободного времени почти не было, зимы проходили в душных классах за изучением кипрегеля и вычерчиванием карт, зато летом наступало настоящее раздолье. Практические занятия длились по два-три месяца, за время учёбы Ловенецкий побывал в самых разных уголках империи – от Архангельской губернии до Дальнего востока, и отовсюду привозил собственноручно начерченные карты. Несколько раз он поднимался в воздух на аэростате, оборудованном для аэрофотосъёмки, изучил основы фотографического дела и научился водить автомобиль.

Он не любил писать письма, не чаще раза или двух в месяц и с удивлением смотрел на своих друзей по курсу, многие из которых каждый день строчили письма в несколько страниц. Ему чаще всего писала Женя, гораздо чаще, чем он, в её непритязательных письмах было много неподдельной радости и жажды жизни. Как-то один из юнкеров заметил фотографию Жени среди вещей Ловенецкого, разложенных на койке. Сам Ловенецкий наводил порядок в тумбочке.

– Твоя невеста? – спросил он.

– Сестра, – недовольно ответил Ловенецкий.

Юнкер выгнул шею, чтобы рассмотреть карточку внимательнее. На фотографию родителей, лежащую рядом, он не обращал никакого внимания.

– Может, познакомишь нас?

Ловенецкий выпрямился, собираясь сказать резкость. Его визави был из того сорта мужчин, которых очень интересует вся низменная часть жизни, они любят рассматривать непристойные открытки и стыдливо посещают публичные дома.

– Она ещё маленькая, – тихо сказал Ловенецкий, встав так, чтобы вещи на постели были не видны из-за его плеча.

– По карточке не скажешь, – хмыкнул юнкер, не почувствовав угрозы. – Выглядит вполне себе.

Он облизнул губы, мелькнул белый налёт на языке. Ловенецкому стало противно. При мысли, что такие губы будут прикасаться к его сестре, потные ладони будут трогать её, а вожделеющие глаза любоваться её красотой, его замутило. Он не был ни ханжой, ни пуританином, как любого молодого мужчину его влекло к женщинам, просто удовлетворение своих инстинктов он никогда не ставил на первое место, стараясь отвлекать себя занятиями спортом, чтением или учёбой. Случались дни, когда он, мучимый естеством, ворочался на жёсткой постели и не мог уснуть, а когда засыпал, ему снились яркие, разнузданные сны. Тогда на следующий день он посещал какой-нибудь из весёлых домов почище, где случайная подружка своими ласками на некоторое время избавляла его от оков инстинкта. Он чувствовал себя свободным до следующего раза, обычно около трёх недель, пока опять становилось невмоготу, и он опять уходил в поисках избавления от поднимавшегося изнутри и затмевавшего все прочие чувства.