Алексей Вилков - Psychica

И сейчас в полусне он погружался в вечную молодость, воскрешая прочитанные учебники и вызубренные конспекты, научные кружки и пройденные олимпиады. Ворочаясь в неудобных позах, Максим пытался понять, на что намекал тот доктор в постановке диагноза, когда вещал о демонах, жутком страхе и дебюте заболевания. Боль по-прежнему не отпускала. Пенталгин не действовал. Половина упаковки за смену – перебор.

Расставшись с идеей разобраться в непознанном, Максим отвернулся к стенке, очутившись на знойных берегах Сан-Ремо в объятиях карнавальных волн, черноглазых танцовщиц, слабоалкогольных коктейлей и белоснежных альбатросов.

Глава вторая

Проснулся Максим от тошнотворного запаха, раздражавшего забитый нос. С шестилетнего возраста он страдал хроническим насморком, но это не помешало уловить аромат мусорной корзины, поставленной около его койки. Не успел он выразить ноту негодования, как появилась санитарка Тамара Павловна и забрала ведро, видя в нем мешок с подарками, а не скопище зловонных помоев.

К восьми часам в голове полегчало. Послышались заторможенные возгласы и братания. У вешалки появился угрюмый мужлан с рюкзаком за спиной – Пашка Фомин, недавно устроившийся сотрудник, холостяк и спорщик, любитель поиграть в покер или русский бильярд на мелочь, фанат английской премьер-лиги и лапшы «Доширак». С нескрываемым возмущением он уставился на Маликова, бросил рюкзак на подоконник и присел напротив, опершись на пуховую подушку.

Максим первый прервал молчание.

– Ты что-то припозднился.

– По набережной шатался. Гуляю, брожу, скитаюсь. Тут хоть развеяться можно от тоски. Свои люди, и пива выпить не западло, а дома совсем тухляк.

По его трехдневной щетине и охриплому голосу Максим сделал вывод, что Фомин в выходные смотрел в бутылку. Он не был конченным алкоголиком, но выпить никогда не отказывался, и не так, чтобы часто, а сезонами, поэтому уже имел несколько выговоров от администрации и считался ведущим кандидатом на сокращение.

– Как дежурство? – спросил он невпопад.

– Так себе.

– Совсем?

– Ну, кроме парочки занимательных случаев.

– Знаю, – зевнул Фомин, – Симыч все уши прожужжал. Я тебя пытать не буду. Собирай свою котомку и канай отсюда. Сегодня я не в состоянии с кем-либо делиться своим богатым внутренним миром.

Максим изобразил понимающую ухмылку. Действительно, зачем тратиться на всяких раздолбаев, когда проще свалить по своим делам, а их позарез нужно разгребать. На ум приходили сложные планы: выплатить накопившиеся долги, пересечься с бывшей женой и увидеть сына. Тут же он понял, что успел помириться с Ульяной, а с сыном общался на прошлой неделе, и не то чтобы помирился, и не то чтобы общался, но все-таки уделил ему несколько минут, подарил конструктор, а жене сказал пару ласковых и успел повздорить из-за пустяка.

Сильнее его волновало другое: как заключить мировую с Ларисой, последней боевой подругой, фельдшером с параллельной бригады, поэтому он не спешил уходить, ожидая ее появления. Надеялся, что она украдкой зайдет к нему, а он улыбнется и спросит, как она себя чувствует, и встретятся ли они ближайшим вечером?

Думы становились бесплодными, образовывая запутанные спирали. Максим вовсе не распутывал паутину, не стремился избавиться от нее и помчаться за клубком, чтобы тот привел к далекой и очень желанной цели. Он откладывал проблемы в задний карман, копил их, не ворошил больные места и боялся взглянуть в будущее, боялся принять решение и поставить точку, а где-то многоточие, или многое пересмотреть со стороны, дав понять себе и остальным, что он может все исправить, и сделает это обязательно, вот только нужно набраться духу. Он и не гнался за Ларисой и не силился поймать птицу счастья, не плыл по течению, а барахтался в болоте, и не переходил его вброд, застряв в раскосой коряге. Максим даже не упирался в нее, а лишь облокачивался, отдаваясь мутной глади.

От Фомина несло огуречным одеколоном и похмельным синдромом. Вредная Лариса не появлялась. Маликов устал ждать, достал из тумбочки вчерашнюю газету, раскрыл, полистал и выбросил, собрал вещи и вышел в коридор, завернув к водителям пожать руку Семычу, но тот уехал на очередной вызов. Он почти жил на подстанции, будто снимал здесь угол и специально не появлялся дома. Бошковитый Димка наоборот успел навострить лыжи.

Максим умылся под краном, вытер лицо салфеткой и обреченно побрел на остановку, собираясь заказать на ужин пиццу «четыре сыра» и записаться к стоматологу, чтобы заменить раскрошившуюся пломбу. Обитал он в Сокольниках. В гости никого не водил. Квартира досталась в наследство от покойной прабабушки, коренной москвички с дореволюционных лет, пережившей царя и советскую власть. Скончалась она от старости на девяносто пятом году в здравом рассудке, до смерти сама ухаживала за собой и вязала носки и жилеты, сидя на застекленном балконе. Последние годы она не бралась за спицы, а сидела в кресле-качалке и смиренным сфинксом смотрела на горизонт, за которым возводились высотки, пряча красное солнце. Ее сын, дед Максима, фронтовик и орденоносец, герой обороны Москвы и Курской дуги майор Иван Федорович Маликов, дошедший без единого ранения до Берлина, отошел в мир иной в конце девяностых после третьего инсульта. Жена Нина не оплакивала его, а приняла смерть на удивление трезво, ведь она знала колоссальную цену жизни.