Тесс Герритсен - Грешница

Маура дошла до последней фотографии. На ней был запечатлен маленький домик с жестяной крышей и белеными стенами, облизанными огнем. На пороге лежала еще одна груда тел с изуродованными до неузнаваемости лицами.

– Это здание клиники. Оно единственное уцелело, поскольку было построено из шлакобетонных блоков, – пояснил Дин. – В этой куче тел были обнаружены останки двух американских медсестер. Судебному антропологу пришлось идентифицировать их. Он сказал, что тела сгорели практически дотла, и у него сложилось впечатление, что убийцы использовали воспламеняющееся вещество. Вы бы согласились с этим утверждением, доктор Айлз?

Маура не ответила. Она уже не смотрела на тела. Взгляд ее был устремлен на другой предмет, который волновал ее куда больше. Настолько, что у нее перехватило дыхание.

Над дверью клиники уцелела вывеска с характерной эмблемой: летящий голубь заботливо распростер свои крылья над голубым глобусом. Она сразу узнала эту эмблему.

Клиника "Одной Земли".

– Доктор Айлз! – окликнул ее Дин.

Она подняла на агента изумленный взгляд и вдруг поняла, что он до сих пор ждет ответа.

– Трупы... не так просто сжечь, – проговорила она. – Из-за высокого содержания воды.

– Но эти тела были сожжены до костей.

– Да. Это верно. Так что воспламеняющееся вещество – да, вы правы, его вполне могли использовать.

– Бензин?

– Может быть, и бензин. Тем более что его легко достать. – Взгляд Мауры вернулся к изображениям сожженной клиники. – К тому же здесь просматриваются фрагменты погребального костра, который впоследствии рухнул. Эти обгоревшие ветки...

– А разве это имеет какое-то значение? Погребальный костер? – спросил он.

Она откашлялась.

– Когда тела подняты над землей, жир начинает стекать в пламя. И это... поддерживает высокую температуру. – Она вдруг быстро собрала фотографии и вернула их в папку. Потом сложила руки на ее шероховатой поверхности и на мгновение замолчала, прислушиваясь к биению своего сердца. – Если вы не возражаете, агент Дин, я бы на время оставила эти протоколы у себя, чтобы изучить повнимательнее. Я верну. Можно мне взять всю папку?

– Конечно. – Дин поднялся со стула. – Вы можете связаться со мной в Вашингтоне.

Она так и сидела, уставившись на папку, и даже не заметила, как Дин направился к двери. Не заметила и того, что у двери он обернулся и посмотрел на нее.

– Доктор Айлз!

Маура подняла голову.

– Да.

– Меня беспокоит еще один вопрос. Это не связано с делом, он, скорее, личный. Я не уверен, что поступаю правильно, обращаясь именно к вам.

– Что такое, агент Дин?

– Вы много общаетесь с Джейн?

– Естественно. В ходе расследования...

– Это не по работе. А по поводу того, что ее беспокоит.

Маура колебалась. "Я могла бы сказать ему, – подумала она. – Кто-то же должен сказать".

– Она всегда была как натянутая струна, – продолжал он. – Но сейчас что-то другое. Я вижу, на нее что-то давит.

– Нападение в монастыре оказалось слишком трудным делом.

– Дело не в расследовании. Ее что-то беспокоит. Но она не хочет говорить.

– Не меня нужно спрашивать об этом. А саму Джейн.

– Я пытался.

– И?

– Она напускает на себя деловой вид. Вы ведь знаете, какой она может быть. Робот-полицейский. – Он вздохнул. И произнес тихо: – Мне кажется, я потерял ее.

– Ответьте мне на один вопрос, агент Дин.

– Да?

– Она дорога вам?

Он твердо встретил взгляд Мауры.

– Я бы не начал этого разговора, если бы было иначе.

– Тогда вы должны мне поверить. Вы ее не потеряли. Если она кажется вам излишне холодной, это только потому, что она боится.

– Джейн? – Он покачал головой и рассмеялся. – Она ничего не боится. И уж тем более меня.

Маура смотрела ему вслед и думала: "Ошибаетесь. Мы все боимся людей, которые могут причинить нам боль".

В детстве Риццоли любила зиму. Она все лето ждала первых снежинок и того волшебного утра, когда она откроет шторы в спальне и увидит белую, девственно-чистую, еще не затоптанную землю. Тогда Джейн со смехом выбегала из дома и ныряла в сугроб.

Сейчас, торча в предпраздничных пробках, она задавалась вопросом: куда подевалась зимняя сказка?

Перспектива провести завтрашнюю рождественскую ночь в кругу семьи совсем не радовала. Она заранее знала, как пройдет вечер: все набьют рты индейкой, так что даже разговора не получится. Брат Фрэнки, перебрав эггнога, станет еще более шумным и несносным. Отец, сжимая в руках пульт, включит телевизор на максимальную громкость, заглушив беседу. А мать, Анжела, после суточного бдения у плиты, будет дремать в кресле-качалке. Ритуал оставался неизменным из года в год, но именно эта незыблемость и делала семью семьей, считала Риццоли. Мы делаем одно и то же, нравится нам это или нет.