Светлана Нилова - В поисках шестого океана. Часть вторая. Крушение

Я хотела добавить «с моей любовью», но не смогла. Слишком больно мне было.

– Ты переживешь это, Софи. Я же пережил.

Я посмотрела Алеку в глаза. В них светилась надежда. И теперь я не хотела убивать ее.

– Помоги мне, Алек. Пожалуйста. Найди, кто убил Тома. Я же не сумасшедшая, и через пару месяцев меня снова вернут в суд. И посадят на тысячу лет! У меня только один выход – если найдут настоящего убийцу.

– Я устрою тебе побег, – вдруг тихо и решительно сказал Алек.

Я посмотрела на него с любопытством. Вот вам и законник!

– Ты готов пойти на это?

– Это последний вариант. Если ничего не выйдет с расследованием.

– Так ты поможешь мне?

– Ты – моя богиня! Я все сделаю для тебя, Софи.

Алек осторожно взял меня за руки, и я вспомнила, как он в горах целовал кончики моих пальцев.

После того как Алек ушел, я задумалась о том, что же есть любовь. И почему она такая разная у Джо и у Алека? Ведь оба говорили, что любят меня, но как по-разному проявлялась их любовь! Джо хотел только брать, Алек – отдавать. А кого люблю я? Сейчас – никого. Но когда полюблю кого-нибудь, что принесет моя любовь?

Через пару дней к нам на отделение привезли еще одну женщину. Все сторонились ее, словно боялись заразиться ее безумием. Эта женщина была спокойна и даже улыбалась. Говорят, она так же улыбалась, когда убивала своих детей. Как Медея, когда ее бросил Ясон. Но то были мифы, а эту женщину я видела собственными глазами.

– Ты попадешь в ад! – говорила ей старуха на каталке, у которой случались просветления.

– Я уже в аду, – отвечала женщина и улыбалась. – А мои дети – ангелы.

Я смотрела на эту безумную и думала: и это все любовь? В соседнем помещении, в буйном отделении, лежала женщина с девятью попытками суицида, ее тоже бросил возлюбленный, и она не хотела жить. Когда ей становилось лучше, ее переводили к нам, но сейчас она отказывалась есть и пить, наверное, решила уморить себя голодом и на «буйном» ее кормили и поили принудительно, через зонд.

Я не хочу такой любви. Лучше вообще прожить без любви, чем получить такое безумие, несущее только смерть.

Когда была хорошая погода, нас выпускали погулять во дворе. Двор был затянут по периметру сеткой, с колючей проволокой наверху и камерами слежения. Когда же шел дождь, мы проводили время в общем зале. Мне нравилось сидеть у окна и просто смотреть. Под окном постепенно образовывалась лужа, и я любила смотреть на отражение в ней. Как в Зазеркалье. Я придумала сказку о том, что я прыгнула в лужу и оказалась в зеркальном мире, где все наоборот. И представления сумасшедших – правда, а те, кто считаются нормальными, на самом деле вовсе не существуют. И правда, как определить, нормальный человек или нет? Относительно чего? Относительно общества? А если само общество ненормальное?

Так можно было додуматься до любой ереси, как говорила моя мама, поэтому я переставала думать и просто наблюдала.

Во дворе жила кошка. Внутрь ее не пускали, но больных она очень радовала, поэтому ей разрешали жить при больнице. Официально она считалась кошкой доктора Кейна, но за ней следил весь персонал. Звали ее Джазз. Она была почти котенком: черная, тонкая, с аристократической белой грудкой, белыми лапками и дикими зелеными глазами. Может быть, сказывалось место, где выросла Джазз, но она тоже была несколько сумасшедшей. Она была любопытной, игривой, умненькой и до невозможности пугливой. От крика или резкого звука шерсть на ней поднималась дыбом, хвост становился в два раза толще и торчал трубой, она округляла спину, выпускала когти и начинала скакать как-то боком.

В спокойные времена она вела себя так, как будто у нее в роду были Каролинги. Ей ставили миску – она даже не поворачивала голову, словно созерцание и погружение в себя гораздо важнее еды. То есть Джазз, конечно, была кошкой, но, может быть, и не вполне животным. Она любила устраивать представления, бегая за солнечным зайчиком, которого пускал кто-нибудь из сестер или больных, но иногда, игнорируя всех, она лежала горделиво, как Клеопатра, и только по напряженным чутким ушкам и нетерпеливому кончику хвоста было видно, что она настороже. Говорили, что ей всего 9 месяцев, значит, по человеческим меркам – 16—18 лет, моя ровесница. И этим Джазз нравилась мне еще больше.

Однажды в больничном дворе появился чужой кот. Это был полудикий матерый котяра, рыжий и наглый, с разорванным ухом и повадками отпетого хулигана. Охранник прогнал его. На следующий день кот пришел снова. Он сидел на почтительном расстоянии и смотрел на отдыхающую Джазз. Сначала она просто лежала, потом стала подергивать хвостом, наконец вскочила, ощетинилась и боком ускакала под лестницу. Кот встал и с достоинством удалился.