Андрей Кадацкий - Иллюзия

1094 год, апрель. Констанца, Швабия.

В скукоженном зале кафедрального собора тускло мерцали свечи, едва справляясь с мраком и мрачностью помещения. На старом полу зияли дыры, оврагами разрастались трещины. Аркой нависал давящий потолок, подпираемый массивной колонной. Стрельчатые окна, больше похожие на бойницы укрепленного замка, днем практически не пропускали солнечный свет, ночью полностью поглощали свечение Луны. По бокам расположились статуэтки святых, распятие Христа. На возвышении, упираясь в стену, стояли дубовые трибуны с искусными изразцами по библейским притчам. Под сводом, расписанным фресками, повисла глухая ночь.

Римский папа Урбан II в одиночестве сидел в первом ряду каменного пояса скамей. Облака седых волос полумесяцем обрамляли лысину, протянувшуюся ото лба до макушки. Седина растянулась в курчавую бороду, сросшуюся с густыми усами, прикрыв всеслышащие уши. Лобные морщины давили на вихрящиеся брови. Всевидящие очи слегка выкатились из глазниц во вселенской скорби за судьбы верующих, в ужасе от беззакония, творимого людьми. Черты лица довершал орлиный нос и выпяченная нижняя губа, привыкшая к постоянному ораторству, верхняя скрылась в густоте усов. Тело понтифика куталось в бесформенную сутану, расшитую равносторонними крестами, прихваченную белоснежным поясом.

Умудренный годами служения взгляд старца с интересом рассматривал трещину серого пола. В гигантской по насекомым меркам расселине сновали вечные труженики – муравьи. Подбирали соломинки, песчинки, мелкий сор, бодро взваливали на плечи, слаженно тащили в подземное царство. Все шло впрок и пригождалось, а церковь избавлялась от мельчайшего мусора, неподвластного грубым метлам послушников.

Папа по-доброму завидовал. Вот и мне бы так. Очистить Церковь от гнуса, разврата, взаимных козней, мелочных обид. Забыть навеки животную сущность священника-человека, жить в Боге, по святым заветам. Тогда, следуя примеру пастырей, и в миру люди станут чище. Невозможно следовать наставлениям чревоугодников, пьяниц, прелюбодеев, даже облаченных в рясы. Каленым железом необходимо выжечь тонзуры всем проворовавшимся, уличенным в блуде, клятвопреступникам!

Надо укрепить авторитет Священной Церкви, поставить на место зарвавшихся монархов, королям уже сам черт не брат, Бог – не указ. Только мы – проводники воли Господа на земле можем остановить монаршее бесчинство, положить конец мерзостному правлению венценосных иродов… Генрих, Генрих, что же ты творишь? Так поступать с родными и близкими, с собственной женой. Креста на тебе нет! Но Творец милосерд и терпелив, ждет твоего возвращения к праведности. Церковь должна спасти твою душу, источенную червями вседозволенности и распутства. Завтра начнем.

Сколько людей на свете Божьем ходит во тьме неведения. Тычутся, как слепые котята. Ищут, страждут и не находят пути истинного. Необходимо донести свет Веры в самые отдаленные уголки мира. Обратить, направить, поддержать. Только где взять таких помощников, преданных и терпеливых?

Муравей тщетно пытался в одиночку справиться с громоздкой щепкой, отколовшейся от трибуны. И снизу подлаживался, и волоком тащил. Выбивался из сил, но не бросал задуманного. Никто не спешил на помощь, никто не замечал отчаянно боровшегося собрата. Сородичи погрязли в других делах, казавшихся более важными и нужными.

Урбан с умилением смотрел на неотступного трудягу, решил подсобить, подтолкнуть щепку к трещине. Но в следующее мгновение на месте насекомого появилась монашеская сандалия, в раз покончившая с потугами бедняги.

Понтифик гневно вскинул глаза на пришельца, с головы до пят закутанного в мешковатую рясу. В следующее мгновение, капюшон откинулся назад, колени преклонились, монах припал к руке папы. В тусклом сиянии свечей апостолик разглядел гладкую тонзуру, взятую в кольцо черных кудрей, одутловатое лицо с оттопыренными ушами. Большие глаза из-под дугообразных бровей глядели подобострастно. Под прямым носом наметились усики, тонкие губы подрагивали, на подбородке пробивался пушок.

– Бог ты мой! Раньеро, – узнал Урбан. – Как всегда, тих и невесом.

– Ваше святейшество, прибыл епископ Ле Пюи, просит аудиенции.

– Зови, давно хотел лицезреть.

Монах поднялся, намереваясь тотчас исполнить приказ.

– Кстати, Раньеро, – задержал понтифик, – если станешь моим преемником, какое имя возьмешь?