Джереми Йорк - Your Mistake

Милая моя Антонелла Томпсон! Вы живы, это главное. Будьте счастливы. Будьте!

Я ни о чем не сожалею.

***

Дискотека ревет, дразнит неоном и запахом пота, динамики взрывает простой и оттого завораживающий ритм сексуальной партии. Он движется под этот ритм, жестко, кратко качая бедрами, и девушка напротив закатывает глаза, подаваясь навстречу. В мерцающем свете неона, в мечущихся вспышках и бликах ее лицо напоминает восковую маску из музея мадам Тюссо; оно прекрасно, как у порнозвезды, оно ужасно, как у недельного трупа, о, этот свет, он сводит с ума и заставляет поверить в призрак. Преддверие ада потрясает воображение нежданным миражом, мечется и воет толпа рогатых дьяволов, кружась в ритуальной пляске; и девушка напротив закусывает губу, тщетно удерживая рвущийся из груди отчаянный вопль; ее боль, ее крик, судорога, жалкая мольба взрывом оргазма наполняют его переполненную чадом безумия душу. Ему хорошо. Настолько, что острая боль в плече остается незамеченной.

***

Скандал вспыхнул и угас, схлынул половодьем.

После аудиенции у королевы большинство газет сочло своим долгом добровольно извиниться перед Мак-Фениксом и прочими участниками травли за клевету; извинения были пространны и неискренни, но читающая публика осталась довольна, ощущая причастность к торжеству справедливости. Боюсь, что Курт так и обосновался в сердцах многих британцев как некий романтический герой, ищущий свое счастье на тернистых тропах реальности. Издалека, на глянцевых обложках было совсем непросто разглядеть его холодный, расчетливый ум, а его талант стратега – за эффектной, броской внешностью и неспокойным нравом.

Мои дела оказались не так хороши. Поток благожелательных симулянтов, стремившихся заполучить мой автограф или, к примеру, номер мобильного телефона Мак-Феникса (целая армия хорошеньких леди с необъяснимыми припадками, с паранойей и депрессией, изученными по статьям интернета), иссяк, старые же пациенты так и не вернулись, успев за это время найти себе других врачей, с безупречной репутацией.

Я не виделся с лордом месяца полтора.

Так уж водится у всех людей без исключения: только потеряв, мы начинаем по-настоящему ценить. На меня накатывала редкими приступами какая-то безумная форма ностальгии: наша встреча, наши гонки по магистралям, Стоун-хаус, море, купания, шахматы, снукер, все наши вечера, полные шуток и споров, и завтраки, и наша единственная ночь, и обнаженный Курт, близко-близко, впритык, вплотную. Во мне. Теперь, через столько дней одиночества и нечастых звонков Мериен, стремившейся меня поддержать во время скандала, мне отчего-то остро вспоминался запах его тела, его пота, его волос, влажных, липнувших к моему плечу.

Конечно, Мери я вспоминал чаще и с большей тоской, большей жадностью и теплотой. Но по причинам материального характера не мог позволить себе билет до Дублина, черт бы побрал все киносъемки в мире. Курт был намного ближе в плане географии, но несказанно дальше в плане личных отношений.

Я по-прежнему не собирался ломать себя ради его прихоти.

Я скучал по нему, но не звонил. Я должен был этим переболеть. Прощай – так прощай.

***

К тому моменту, как я получил, наконец, сведения о Мак-Фениксе, в моей и без того небольшой практике осталось всего три пациента. Дела мои пошли из рук вон, доходы снизились до критической отметки и лекции в университете не могли меня прокормить. В порыве голодного вдохновения я написал несколько статей, неплохих, качественных заметок о природе женской истерии (этим в какой-то мере я отомстил Антонелле). Плюс большую работу о социопатии – острой эмоциональной отчужденности, которой активно занимался в те дни, с позиции человека, столкнувшегося лоб в лоб с носителем болезни (мой поклон Курту). К моей великой радости статьи имели успех; полученный гонорар позволил мне выплатить долги по квартире, не прибегая к распродаже имущества. Редактор журнала намекнул, что и впредь будет печатать мои изыскания, а Френсис Слайт рекомендовал меня коллегам в качестве эксперта, и я набросал им пару психологических портретов, что тоже было неплохо оплачено. Жизнь засияла новыми красками, и я приготовился строить заново свой нехитрый быт.

Август шел к середине, лето, весь сезон баловавшее Альбион отменной погодой, кончалось; наступили привычные Британии промозглые дни, когда воздух напоминал влажную вату, пропитанную хлороформом, усыпляюще действуя на мозг.