Артур Бузницкий - Дневник давно погибшего самурая

Напряженная тишина вдруг разбилась об пьяный хохот солдат революции. Не прекращая весело смеяться, они подняли ветерана войны вместе с коляской и спокойно, и как-то даже буднично, почти без тени злорадства сбросили его в лестничный пролет. Потом, без промедления, туда же выбросили этого юношу, который даже не сопротивлялся им, оглушенный несколькими ударами перед этим для верности. После чего, даже не посмотрев вниз, они пошли дальше продолжать веселье. Позже, уже расходясь по домам, они дострелили их внизу, чтобы не беспокоили своими стонами и криками жителей этого дома.

Вернувшись в страшную квартиру, я быстро нашёл комнату старика священника и вошёл в его кладовую, где у него хранились церковные одежды, старые рясы и другое культовое облачения. В молчаливом бешенстве я растворился среди них, неслышно скрылся в их намоленой тишине.

Никто из этой квартиры, кто участвовал в этой казни, не прожил долго. Со временем, я нашёл каждого из них, и уходили они из этого мира все по-разному…

15.02.2021

22:31 (время точное)

А что же было дальше? А дальше был Париж 1982 года. Газеты пестрели красно-черными заголовками о смерти Брежнева, но не они в этот день меня интересовали. Меня интересовало другое, совсем другое, то, как всегда необъяснимое и неясное до конца…то, что сейчас бежало, летело, просто неслось передо мной по улицам Парижа, в виде прекрасной незнакомки (почти как у Блока), которая загадочно непонятно как ускользала от погони, которая была начата за ней несколько часов назад на Елисеевских полях. Да нет, пожалуй, раньше на той ещё улице, название которой я даже не успел запомнить, настолько стремительно и быстро я тогда выскочил за ней из-за угла почти из-за стены в начале той самой улицы, откуда она появилась на какие-то мгновения раньше меня, но странным образом этих самых мгновений ей хватило, чтобы сразу же оторваться, отдалиться от меня на безопасное для себя расстояние, оставляя за собой мне в подарок некую ожесточенную мантру, бесконечно раз повторяемую в успокоении для себя, которая с самого начала, как её услышал, стала причинять мне почти физическую боль во всем теле, в моей душе приглушенную и непонятную. Что они означали эти её беспрестанно повторяемые слова? Разобрать было трудно, только два слова в её злой молитве слышались ясно и они означали – ненавижу нежность… ненавижу нежность… Непрерывно мучительно проговариваемые почти ежесекундно, явно для меня, трогательно-беззащитным и одновременно извращенно-манящим голосом, он мог свести с ума любого, любого нормального человека в первые же минуты своего звучания рядом, но, к счастью, я уже давно таким не был и это обстоятельство, вероятнее всего, меня сейчас и спасало от такого вида наказания от неё или, скорее всего, ничем не прикрытой попытки уничтожения меня таким образом. И это означало, что непонятно ещё кто за кем гнался, кто за кем охотился, я за ней или она за мной?

Почему я вообще преследовал её в Париже именно теперь, именно в этот год? Для меня тогда и сейчас это так и осталось загадкой. В тот момент, перед самым началом того преследования, я вдруг почувствовал в своем покое, в своем настоящем, такой знакомый моей прежней памяти самурая дух саки́, дух убийцы, стремительно промелькнувший где-то рядом со мной, и я не смог остаться равнодушным, спокойным к его появлению рядом, хорошо зная, понимая, что он означает, что принесет в тот мир, в то время, в которое он тогда направлял свое создание, отягощённое им…

Привычным усилием воли, почти невозможным, почти всегда невыносимым, я локализовал для себя это существо, стремительно индифицируя его в необозримом пространстве вокруг себя и тут же, не теряя больше ни секунды, выскочил на ту парижскую улицу, в то самое время, когда носителю этого духа, а точнее такой невозможно прекрасной носительнице, уже удалось оторваться от меня на пару десяткой метров и её пленительная фигурка уже почти исчезала от меня за углом этой улицы, теряясь в толпе спешащих по ней людей.

Изысканно и в то же время очень просто одета, эта девушка, а это была именно девушка, в которой была заключена столько привычная для меня когда-то убийственная субстанция из запредельного зла, была настолько привлекательна, настолько неотразима, что одного взгляда на неё было достаточно, чтобы поработиться ею, быть наказанным её красотой, своей предательски возникшей любовью к ней, любовью без памяти в буквально смысле слова, чтобы за тем, после всего мучительно сходить с ума по ней, при этом, переполняясь низменными желаниями к ней, как чёрным гноем, которое она умышленно вызывала каждым своем движением именно для тебя. Свою красоту, невозможную привлекательность и почти ничем нескрываемую страстность, она давно превратила в свое смертельное оружие, страшное и неминуемо обреченное для любого, кто имел неосторожность хоть раз обратить на неё свое внимание, остановить хотя бы на пару секунду свой взгляд на неё, и неважно был ли это мужчина, или была женщина. Для её просто убийственного темперамента это не имело никакого значения, никакой разницы. Она просо пожирала, уничтожала без остатка и тех, и других своей страшной любовью.