Марк Крам - Сны, колеблющие разум пустотой кошмаров

Друзья перестали валять дурака, словно тоже услышали этот рокот. Но на самом деле все было гораздо хуже…

Из дальнего конца комнаты послышался скрип. А затем низкий протяжный стон. Я тяжело сглотнул. Из темноты вышел… Кертис! А точнее то, что от него осталось.

Весь распухший и синий, как слива, он, шаркая подошвами дырявых ботинок, медленно передвигал конечностями. Ужасно хрустели его кости так, когда обычно наступаешь на снег в морозное утро. Он остановился, как вкопанный, изумленно оглядывая нас, словно непрошеных гостей. От него разило невыносимым запахом мертвечины и дерьма – добротного, вкупе с жарой я думал выблюю свои внутренности наружу.

Гнилой плотью завладели трупные черви. Из разорванного рта виднелись редкие желтые зубы, в остальном же это были просто кровоточащие десна. Нос конкретно сплющило, он больше походил на огрызок. В пустой левой глазнице копошились опарыши. По слипшимся, взлохмаченным, сальным волосам ползали насекомые. Они бродили по его бледно-синей блестящей коже, без скромности выныривали и обратно вползали в нос, рот, уши и глаза, а когда он еще чуть нагнулся, в центре затылка показалась огромная дыра, внутри которой пузырилась какая-то кроваво-черная жижа.

Сухие губы Кертиса расплылись в широченной дикой улыбке, а шершавый язык, покрытый желтизной, вывалился наружу и заболтался в воздухе на одной единственной жилке.

– Это все нереально, – гулко захрипел он, обращаясь ко мне. – Мы все пустые оболочки гниющего разума.

У него вдруг отвалилась нижняя челюсть и изо рта посыпались сотни мелких червей. Живот раздулся до неприличных размеров, от чего порвалась рубашка. Волосы осыпались с головы, и вот уже из глаз, и ушей, и рта, и носа начали бесконечно вылетать зеленые жирные мухи – целый рой мух, скопившийся внутри.

Раздался хлопок. Кертис взорвался. Черная масса жужжащих тварей пролетела через всю комнату и с непрекращающимся бешеным гулом бросилась в открытое окно на улицу, скрывшись в ее прохладных сумерках.

– Что за… Что? Что… Что это, блять, такое было? – нечленораздельно выразился Стикс, поглядывая в окно, словно опасаясь, что они вернутся.

– Знаете, как это называется, друзья, – сказал Клеменс тоном детского воспитателя. – Ши-зо-фре-ния. В простонародье – бред, но вполне может быть что и…

– Какой, блять, нахуй, бред? – осадил его Стикс. – Мы все видели это! Я видел, ты видел, он видел – мы все, мать твою, видели! Видели, как из него, как из дупла появились они – эти… эти… эти сраные жуки!

– Определено видели, – подтвердил Клеменс. – Но ведь богов не существует. Как это возможно? Не иначе, как групповая галлюцинация.

– Богов нет. Но есть демоны! И один из них сегодня ночью завалился к нам в коморку!

«Я чуть было не убил собственных друзей»

«По-прежнему считаешь их своими друзьями? – заговорил со мной голос. – Они – проекция. Призраки несуществующего. Пора тебе вернуться в настоящую реальность. Смотри…»

***

Место напоминало скромную больничную палату с болотного цвета стенами, угрюмо смотревшими на меня со всех сторон. За спиной была дверь, которая вела в коридор, и за которым то и дело туда-сюда сновали люди, доносился грохот каталок и взволнованное щебетание медсестер. Но внутрь не заходили. Я заметил, что в комнате нахожусь не один. На кровати лежала женщина, укрытая простынею – кожа бледная, белая, как мел и старая; лицо осунувшееся и заострившееся. Глаза были закрыты, словно она крепко спала.

К голове и шеи подходили какие-то датчики; какие-то трубки подходили к носу, непонятная жидкость сочилась из капельницы через прозрачный шланг под лейкопластырь у локтя.

– Мама, – вымолвил я потерянно и как-то подавлено. Я уловил родной запах, тот самый, который пробовал, когда она брала меня на руки малышом – дивное благоухание природы и аромат свежих роз. Я вспомнил ее и из глаз невольно брызнули слезы. Я не смел прикоснуться к ней, взять за руку и своей поддержкой вселить веру. Но сам я уже ни во что не верил, поэтому испугался.

Мне стало стыдно, и я опустил голову вниз, лбом касаясь края простынки.

– Я не хотел этого, – произнес сдавлено, – прости…

Ее глаза слабо распахнулись. Она посмотрела на меня сначала недоуменно, затем ласково, с материнским укором взирала, как на мальчишку, только что совершившего мелкий проступок. Под этим взглядом я чувствовал себя виноватым, но с успокоением, не было тех метаний, и душевная агония на пару секунд спала, словно я вновь обычный непослушный ребенок.