Нолан Росс - Семья. История об отцах и детях, и чужаках

– Я не видел его лица.

– Он был в маске?

– Мешок.

– В мешке?

– Он всегда бросал мне на пол мешок, когда на лестнице едва были видны его ноги в сапогах. Я надевал этот мешок на голову, и лишь тогда он спускался вниз и уже сам завязывал мешок сзади, чтобы он случайно с меня не слетел, или чтобы он сам его случайно не стянул его с моей головы во время… Когда он… когда лежал на мне или когда…

Забыть, забыть, забыть , а лучше всего – не слышать никогда ! Ни одного слова, что произносил его сын, делая это с таким видом, будто бы рассказывал какую-то давно наскучившую ему историю: ничем не примечательную, саму собой разумеющуюся.

Опыт работы в полиции оказался совершенно бесполезным для Эндрю. Никакая подготовка, никакой опыт работы с жертвами насилия или уйма полученных знаний не способна была помочь ему воспринимать сейчас ответы своего сына как показания, в которых может отыскаться подсказка, как найти и поймать преступника.

– Хорошо… А голос? Этот человек говорил с тобой?

– Да, он много говорил. Иногда он приходил лишь за этим – поговорить со мной. Но я не слышал его настоящего голоса…

– Как это?

– Его голос был, как… Как у супергероев, когда они разговаривают с простыми людьми… У них есть такие специальные… преобразователи.

– Это он тебе сказал? Он показал тебе этот прибор?

– Нет, но я думаю, это он и был. Ну, знаете, как у Зелёной Стрелы, Бэтмена и других героев из комиксов…

Но не успел Эндрю немного выдохнуть после первой волны услышанного и вместе с Джейком мысленно вернуться к его любви к супергероям, комиксам, книгам – всему тому, что было таким нормальным и безболезненным, как Джейк продолжил:

– Но он снимал эту штуку… преобразователь, когда… И однажды я слышал от него одно слово.

– Слово? Что это было? Ты запомнил его голос? Смог бы описать?

– «О, Боже».

– О, Боже..?

– Думаю, он хотел тогда убить меня. За попытку сбежать. Я был тогда почти свободен, пап… – Джейк впервые за всё время допроса посмотрел на него, и Эндрю с трудом ответил на улыбку сына, – Я мог бы… Я запросто мог бы ещё год назад быть уже дома, представляешь?

Эндрю слушал историю сына про его неудавшийся побег и ощущал неистовое болезненное ощущение в груди, острый укол, который, казалось, пытался что-то помочь ему вспомнить. Эндрю отчаянно казалось, будто не только Джейкоб был участником событий той страшной ночи побега, но и он сам. Эндрю не сразу удалось понять почему.

И это воспоминание, всё же найдясь, с тех пор ежедневно не переставало больно жалить его отцовское сердце уничтожающей болью: да, его сын действительно мог быть дома ещё год назад.

– Сперва он избил меня, а потом… Потом, когда стал двигаться быстрее… Во мне… Вот тогда он это и сказал, прокричал мне в ухо. Я был практически без сознания. Но, да, я помню его крик. «О, Боже», – он кричал: «О, Боже»…

Эндрю уже не помнил, когда в последний раз ему доводилось плакать. Наверное, это странно, учитывая, через что довелось пройти ему и его семье. Но на деле же от вечера, когда Джейк пропал до сегодняшнего дня Эндрю не мог припомнить, чтобы позволил себе такую роскошь, как отдаться горю; излить его.

Эндрю будто никоим образом старался не допускать ту стадию скорби, что именуются принятием. Даже когда такие важные первые часы для поисков уже многократно истекли; даже когда за ними последовали бесконечные дни ничего не дающих и не таких активных поисков; даже когда Эндрю смотрел на то, как пустой гроб опускается в землю, а на временно выданной табличке значится имя «Джейкоб Джереми Брамс».

Эндрю не проронил слёз и когда временное стало постоянным, когда уже гранитный светлый камень носил имя самого дорогого для Эндрю человека. Наверное, причиной тому была его уверенность, его цель – во что бы то ни стало отыскать и своего сына, и преступника, который разлучил Эндрю с сыном.

А заплакать… Отдаться горю, излить его – это будто бы означало принять свою потерю, смириться с ней. Это будто был путь к новому началу, к новой жизни – ко всему тому, что не только не было нужно, но казалось Эндрю безумным!

Подумать только: горевать по ребёнку, который просто напросто пропал! И которого надо просто напросто взять и отыскать! Какая здесь может идти речь о принятии и жизни дальше?

Эндрю помнил лишь, как безутешна была Дора. Пока она оставалась рядом, Эндрю видел и не мог остановить этот страшный запустившийся процесс: все стадии, где одна сменяла другую… Да, Дора много плакала.